Альберт Фельдман. Посттравматический синдром. Изотерапия как помощь воинам АТО. Опыт Израиля для Украины

Альберт Фельдман — социолог, военный психолог, художник.

Часть первая.

– Здравствуйте, Альберт! Я очень Вам благодарна, что Вы согласились ответить на наши вопросы. Ничего невозможно найти о Вас в интернете, такая таинственная личность… Через Живой Журнал тоже ничего не нашла. Может быть, плохо искала…

Расскажите: вот Вы выросли в России. Вы попали в Израиль, Вы как-то увидели эту страну. Что привело Вас в Израиль из России? А сегодня Вы находитесь в Украине и занимаетесь очень важными вещами. Как так получилось?

Родился я в Перми. Когда пришли 90-е годы, большинство евреев на постсоветском пространстве двинулись в Израиль. Был большой Исход. Большая алия. И вот мои родители окончательно к тому моменту созрели, чтобы переехать в Израиль, собрались и уехали. И я с ними.

Я прожил в Израиле около года. Затем я был представителем Всемирного совета прогрессивного иудаизма в Москве и создавал там то, что называется реформистским иудаизмом: общины, школы. Потом я возглавлял международную еврейскую газету, и до 1997 года, собственно, этим и занимался — еврейской прессой в России. В 1997 году я вторично, по предложению мэра одного из израильских городов, переехал в Израиль и десять последующих лет я провёл там.

В Израиле я занимался журналистикой, культурными проектами и социологией. Так как я психолог, кандидат психологических наук, и моя специализация — социальная психология, то мы открыли институт изучения русскоязычных израильтян. Он назывался «Институт социально-политических исследований Израиля». Это был самостоятельный академический центр, который исследовал жизнь русскоязычных израильтян с помощью опросов общественного мнения, с помощью фокус-групп. Естественно, это было хозрасчётное учреждение: мы получали некоторые гранты от государства, но, в основном, мы работали за свой счёт, то есть искали контракты, которые позволяли этому функционировать. На тот момент русскоязычными израильтянами интересовались очень активно, и мы их изучали с коммерческой точки зрения, с точки зрения рекламных агентств, с точки зрения компаний, которые ориентировались на русскоязычных израильтян.

Естественно, одними из потребителей наших опросов были политические деятели, общественные деятели. Так я стал советником ряда общественных и политических деятелей Израиля, около двух лет был директором Сионистского форума, затем совместно с Софой Ландвер возглавил Всеизраильскую Федерацию русскоязычных израильтян (был её заместителем), одно время был советником Ариэля Шарона и участвовал в очень многих предвыборных кампаниях политических деятелей, которые до сих пор очень активны в Израиле (от партии «Исраэль ба-алия» и партии «Наш дом Израиль»).

Не важно, являлся я их симпатиком или нет. Это мне очень помогало в профессиональном плане, в исследовании общественного мнения, в построении предвыборных кампаний. В определённый момент я стал сотрудником и руководителем одного из благотворительных фондов, который оказал помощь в развитии изучения восточноевропейского еврейства и диаспоры. Постепенно я продвинулся в сторону унитарных проектов, и это и привело меня в Украину.
Начиная с 2004 года, очень часто бывал в Украине. Помог Леониду Кушелевичу Финбергу переформатировать Центр иудаики в Центр изучения восточноевропейского еврейства. И это стало сферой моих интересов.

Тогда же примерно я начал заниматься писательством. Вышло две мои художественные книги. Одна называется «Талисман искушения», вторая — «Вне игры». Скоро выходит из печати «Генуя в Крыму». Она уже несколько устарела: политические события двигаются несколько быстрее, чем литература… До этого в Израиле по итогам семилетней деятельности института была издана книга-монография «Русский Израиль: между двух полюсов», которая обсуждала жизнь, абсорбцию, репатриацию большой русскоязычной алии. Это базовая серьёзная книжка, которая включала в себя исследования многих лет, которая вскрыла, показала жизнь русскоязычной общины.

Параллельно я занимался журналистикой всё это время, и, собственно, предложение приехать в Украину поступило от журналистской общественности. Мне очень понравилась Украина, понравился Киев. Приехав сюда, я возглавил медиа-холдинг «Обозреватель». На тот момент (2007 год) это был большой концерн Михаила Юрьевича Бродского. Провёл с ним замечательные два года, правда, мы не смогли реформировать всё, что могли бы. Потом я занимался телевидением, а он занимается различными другими проектами, в сфере промышленности, в основном.

В Украине появилось у меня такое желание: я начал коллекционировать украинских художников. Я всегда хотел рисовать, пытался рисовать, но как-то не было времени, не было возможности, вдохновения, атмосферы, а вот в Киеве это как-то всё пришло, сложилось. Я начал коллекционировать художников. В основном, киевских еврейских импрессионистов — Зою Лерман, Берштейна — потом познакомился с Кимом Левичем, Токаревым (Токарев не совсем импрессионист, правда). Одна из задумок, которую я сейчас делаю — выставка еврейских художников во Львове, в помещении Почётного консульства Израиля. И одновременно с этим подготовка монографии по еврейским художникам Украины.

 

Без евреев Украины бы не было.
Точно так же, как Израиля не было бы без украинских евреев.

 

Я, наверное, позже об этом скажу, но нарратива еврейской истории в Украине нет. А должен быть. Потому что без евреев Украины бы не было. Точно так же, как Израиля не было бы без украинских евреев. И эту тему надо максимально серьёзно обсуждать и показывать. Поэтому если мы возьмём украинское искусство, то без еврейских имён оно будет не то что неполным, а абсолютно кастрированным. То есть это всё меня привело к мысли попробовать самому рисовать. И я попробовал, взял несколько уроков. Я человек достаточно властный, мне было тяжело брать уроки и тяжело учиться. Но в результате я выбрал несколько стилей.

Я полистилический художник: мне нравится писать натюрморты в таком очень «глубоком» стиле, нравится писать в стиле наив — то, что вы видите вокруг нас, и такая, может быть, несколько устаревшая манера живописи, как многие говорят, — та, что сочетается с некоторым реализмом. Но не с социалистическим, я надеюсь, а с эмоциональным реализмом. А сейчас я начал писать серию картин-снов, сочетая своё психологическое образование и данную Б-гом возможность рисовать. Я хочу стать художником, который рисует сны.

 

– Что Вас привело в израильскую армию?

Призваны служить в израильскую армию все, кто репатриировался. Что хорошо в израильской армии, так то, что они тщательнейшим образом исследуют, на что человек способен, на что он может пригодиться, и используют его по специальности. Так как я был психологом, было абсолютно понятно, что они могут меня использовать именно таким образом. Вначале, как меня призвали, я, как и все, прошёл короткую резервистскую четырёхмесячную службу. После этого (в рамках армейской службы) некоторое время занимался проблемой тестирования русскоязычных репатриантов для определения их интеллектуальных способностей, для определения того, как они могут функционировать в той или иной жёсткой среде, как они реагируют на военные действия, и так далее.

Было много всяких разных тестов, которые я предложил адаптировать для русскоязычных израильтян. Это были как российские тесты, адаптированные для израильтян, так и американские, адаптированные для русскоязычных израильтян. Провели исследования на их валидность, и, соответственно, потом они были включены во все программные тесты, которые проходили все солдаты: и на срочную, и на постоянную, и на резервистскую службу. Собственно, с этого в израильской армии я и начал, а затем работал как психолог в системе организаций психологической поддержки (в основном, русскоязычных израильтян, военнослужащих). Некоторое время, несколько резервистских сборов проходил в рамках подразделений, где я работал, чтобы понять, как выстраивать систему. Я специально попросил, чтобы мне дали возможность поработать непосредственно вблизи моего подразделения. Правда, боевых действий не было, и непосредственно в них я не участвовал. Но в моём подразделении Израильских вооружённых сил, которые относились к системе военно-воздушного флота, я участвовал. И собственно там я, проанализировав ту систему, которая сейчас считается одной из лучших в мире по психологическому сопровождению военнослужащих, предложил определённые изменения. И затем мне предложили стать членом конфликтной комиссии, которая занималась изучением проблемных случаев, связанных с психологическим сопровождением военнослужащих.

В основном мы занимались репатриантами. Это были конфликтные ситуации, которые возникали между командирами и военнослужащими,  между военнослужащими и их родителями, очень часто  между родителями и командирами военнослужащих, и так далее. Комиссия собиралась раз в месяц, иногда два раза в месяц.

Затем в самом конце, когда я практически перестал посещать резервистскую службу по возрасту,  мне поручили создание центра, где бы гражданское население могло получать поддержку в момент военных операций. В тот момент начались обстрелы Израиля, и соответственно, это все вызывало определенную невротизацию гражданского населения.

Поэтому нужно было придумать систему поддержки гражданского населения, которая бы работала в локальном районе. Это не боевые действия – это больше похоже на террористические акты, но тем не менее они происходят без присутствия терористов, и они пролонгированы во времени. На что опереться, нельзя создать систему которая 300 дней в году бездействует, а работает только 65 дней? Это получалось очень дорогостояще.

Президент намерен был создать все это на волонтерской основе. Мы развернули систему на базе местной школы, и я курировал район центра Израиля, где я, собственно, сейчас и живу. И там мы отработали систему, которая опиралась на школы – система помощи населению во время террористической атаки и боевых действий.

Так она и действует до сих пор, она очень четко отлажена, проводились учения, и опора именно на школы была выбрана очень правильно. И дети в школах, и учителя, и директора очень внимательно к этому относятся, и это самая правильная локализация – так как общеобразовательные школы есть в каждом районе. В Израиле уделяется очень большое значение самоорганизации, для того чтобы психика молодого человека, мальчика, девочки воспринимала происходящее вокруг нормально. Очень полезно с ними об этом говорить, и учить, как нужно оказывать помощь, в том числе, например, и бабушке, живущей по соседству.

Когда я приехал в Украину в 2007 году, это была мирная и спокойная страна, но так как волей Б-га случилось, что она была втянута в эту междоусобицу, то соответственно возникла острая необходимость психологической поддержки и гражданского населения, и беженцев, и военнослужащих. Соответственно, в какой-то момент для себя я решил, что тот опыт, который у меня есть, необходимо передать коллегам в Украине. Сначала одной общественной организации, затем другой общественной организации, а затем начал активно сотрудничать с институтом судебно-социальный психиатрии.

Очень хороший, мощный институт с очень хорошим руководством, работающий при Министерстве здравоохранения Украины. Он сегодня является базовым институтом по созданию методики психологической поддержки военнослужащих, беженцев, переселенцев, гражданского населения в критических ситуациях. Для него мы разрабатываем совместно методики, протоколы оказания этой помощи. Я надеюсь, нам удастся внедрить в армии психологическую поддержку военнослужащих, похожую на поддержку в израильской армии.

 

Я надеюсь, нам удастся внедрить в армии психологическую поддержку военнослужащих, похожую на поддержку в израильской армии.

 

На мой взгляд, опыт  Израиля, адаптированный для Украины, необходимо перенимать. Хочу заметить, что Украина тоже не стоит на месте. Все довольно быстро развивается, проводятся общеобразовательные программы.

Мы не смогли бы реализовать эту идею без Израильского посольства. Сюда приезжают военные психологи, которые работают с гражданским населением в муниципалитетах, и проводят курсы для украинских военных психологов.

С 21 по 26 марта делегация украинских психиатров посетит Израиль с целью обмена опытом и для изучения того, что наработано Израилем. Это очень хорошая программа. Надеюсь, что она очень полезна для Украины и для Израиля, так как в Израиле очень много хороших психологов и психиатров, владеющих русским языком, нуждающихся в самореализации и надеюсь, что это программа для них тоже очень важна.

– Посттравматический синдром (ПТС). Работаете ли Вы непосредственно с людьми, которые его получили? Что такое этот ПТС, откуда он появляется? И насколько вера в Б-га может защитить человека от появления этого синдрома?

Посттравматический синдром – это чаще всего патологическое или же пограничное состояние, в рамках которого мозг человека не может адаптироваться к той травме, которая с ним произошла. Это не обязательно может быть связано с войной, это может быть травма душевная, связанная с неким социальным переломом, который происходит с человеком.

Очень нередко это может быть связано с потерей работы, разводом, смертью близких. Особенно, если родители теряют детей. Наиболее остро проявляется посттравматический синдром, когда от человека требуется критическая мобилизация его духовных усилий.

Наиболее остро проявляется посттравматический синдром, когда от человека требуется критическая мобилизация его духовных усилий.

Война сама по себе или террористический акт является средоточием блуждающего момента. Кроме всего прочего, если травма, которая возникла в результате аварии автомобиля или результате бытового происшествия, воспринимается как нечто, с чем можно справиться, или как нечто, что было предопределено собственной ошибкой или стечением обстоятельств, то военный шок, который произошел на поле боя, когда рядом кто-то погиб, или произошла атака, к которой ты не был готов, этот шок очень сконцентрирован и не имеет объяснений.

Человек не может этому найти объяснения. С другой стороны, посттравматический синдром могут вызвать и другие действия, с которыми в обычной жизни человек не встречается.

Это, например, убийство врага. Обычно с врагом или противником нормальный человек старается общаться, найти компромисс. Тут у него в руках оружие и, если он не произведет выстрел, то погибнет сам. Поэтому он вынужден произвести выстрел и, в итоге, триггером этой травмы может стать то, что он стал убийцей.

Так же во время военных действий, а также террористических атак, происходят потери близких, причем не просто близких, а побратимов, тех, с кем ты сжился, прошел огонь и воду.

Поэтому, когда речь идет о войне, то посттравматический синдром в наибольшей степени проявляется как острая форма заболевания.

Люди, которые не хотят себе признаться в слабости, люди, которые хотят показать, что они реальные воины, естественно, пытаются это в себе скрыть. И скрывая это в себе, они, естественно, попадают в замкнутый круг, который усиливает это заболевание, когда пограничное состояние переходит в патологическое.

Собственно, задача психологов выявить на начальном этапе наличие этого состояния и попробовать дать человеку из него выйти путем медицинской или психологической реабилитации.

Вот, собственно, этим сейчас призваны заниматься психиатры - в первую очередь, психологи - во вторую очередь, социальные работники - в третью очередь,

Конфликты, которые похожи на гражданскую войну, когда эти конфликты не являются межконфессиональными, не являются межнациональными, не являются межцивилизационными, а появляются на разломе политических интересов, то они в итоге оказывают очень серьезное воздействие на все общество. Эти причины не могут быть объяснены человеческим мозгом – так сказать, произошли внезапно (этого никто не ожидал) военные действия на северо-востоке Украины, или никто не ожидал отторжения Крыма.

Все это вместе привело к тому, что акцент психологической травмы в обществе резко увеличился. И для того, чтобы само общество глобально (не конкретные персонажи, не конкретные индивидуумы) не пострадало, необходимы максимальные усилия всех структур.

Опыт стран, которые пережили подобные катаклизмы, показывает, что в пределах семи-восьми лет в стране складываются некие структуры, которые позволяют вести реабилитацию тех, кто пострадал в конфликте. Пострадавших очень много. Это не только военные, их нельзя разделить по гендерному принципу, возрастному признаку.

Есть определенные группы, которые страдают больше. Пожилые люди страдают больше, чем беженцы среднего возраста, которые легче адаптируются. Больше страдают дети, которых срывают с привычных мест, распадаются семьи, отрываются дедушки с бабушками, а дети уезжают в другие места, не похожие на те, где они жили.

При этом я бы не хотел углубляться в ту ошибку, которой сейчас страдают некоторые комментаторы: что каждый, переживший эвакуацию или военные действия, страдает посттравматическим синдромом. Нельзя каждого записывать сразу в проблемные персонажи. Это все зависит от адаптации – есть организмы более адаптирующиеся, есть менее адаптирующиеся. Поэтому нельзя все обобщать.  И надо очень индивидуально к этому подходить, и не надо утверждать, что все, кто вернулся с поля боя, или все, кто бежал из Луганска – все находятся в состоянии посттравматического синдрома. Стресса – да, но стресс и посттравматический синдром – разные вещи.

Стресс преодолевается естественным способом. Стресс если снижает качество жизни, то незначительно. Стресс можно легко преодолеть.

Посттравматический синдром значительно снижает качество жизни. Посттравматический синдром (ПТС) в отличие от стресса, часто необратим, он развивается. И если не помочь человеку выйти из его, то он в этом цикле может уйти на гораздо более тяжелое психопатологическое состояние.

– Вера в Б-га?..

Психологи, социальные работники – это примерно половина работы внутренней армейской службы. На самом деле, очень много внимания нужно уделять роли капелланов всех конфессий: и православных, и католиков, и иудеев, и мусульман и т д.

Не вера в Б-га, а непосредственно возможность реализовать служение в рамках военной службы, является мощной психологической поддержкой.

Потому, что вера в Б-га – понятие очень абстрактное. Среди тех, кто прошел боевые действия, среди них агностиков не остается, единицы. Вопрос - веры во что? Нельзя обобщить, что все становятся ортодоксальными православными или исламистами. Нет, все по-разному воспринимают ситуацию, но все начинают верить в нечто. Это может не облекаться в конкретную традиционную религию, и это может не происходить осознанно. Но неосознанно, когда рядом с тобой ходят твои близкие, и когда ты понимаешь, что твоя жизнь зависит от случая – ты так или иначе начинаешь в этот случай верить: начинаешь верить в рок, в судьбу.

Мы не говорим о беженцах – беженцам очень важно, чтобы помогали религиозные институты.

Мы говорим о военнослужащих. В основном военнослужащие превращаются либо в фаталистов, либо в верующих. Но в тот момент, когда их что-то духовно окрыляет, появляется пастырь, который помогает им пойти по правильному пути, не уйти в мистику, не уйти в фантазии околорелигиозные, парарелигиозные, помогает им прийти к Б-гу. Это очень помогает выйти из посттравматического состояния, и вообще облегчает жизнь.

Поэтому мы говорим, что в армии должны быть капелланы, потому что движение к вере должно происходить с чьей-то помощью, так же, как и излечение должно происходить с помощью другого человека, который более в этом осведомлен.

Эта тема достаточно хорошо понимается патриархатами в Украине, и другими главами религиозных конфессий, и все это активно в Украине развивается. Здесь меньше бюрократии, больше душевности, больше понимания, что это необходимо: ведь всегда в армии были капелланы.

В какой-то момент в советской армии их заменили на политруков, сейчас есть зам. командира по воспитательной работе.

Во многих армиях появляются капелланы: иногда они становятся такими самодеятельными капелланами, как и лечебные помощники – лечпомы. Иногда так появляются те, кто более сведущ в религиозных обрядах, святых книгах. И он самостоятельно берут на себя вопрос окормления других военнослужащих, а иногда появляется и профессиональный священник. В таких случаях терапия тогда проходит гораздо успешнее.

 

– Лечение через рисунок. Как Вы наблюдаете в процессе, что человеку стало легче?

Вы задали два вопроса. В психодиагностике, которая является неотъемлемой частью и психологии, и психиатрии, существует тема проективных тестов. Это тесты, в которых нет жестко заданных ответов на вопросы. Это тесты, которые должен произвести сам пациент: нарисовать дерево, нарисовать семью, нарисовать несуществующее животное, нарисовать дом, нарисовать кусочек природы, или выбрать ту или иную карикатуру, которая ему ближе всего, или объяснить некое цветовое пятно (тест Роршаха). Это все являлось теоретическими основами для появления арт-терапии – изотерапии в частности. Арт-терапия – это более широкое понятие, которое включает в себя и  рисование, и другие творческие проявления: театр, стихи, ведение дневников и др.

Подсознательно психиатры использовали ее всегда. Осознанно арт-терапию начали использовать в 19-м веке, когда появился психоанализ, психотравма и т. д.

Когда все эти методики начали реализовываться, то стало понятно, что некие игровые технологии очень помогают в рамках терапии психиатрических расстройств, или в рамках влияния на человека, находящегося в состоянии психологического стресса и посттравматического расстройства. Через ролевые игры, игры, связанные с театром, например, начали проводить реабилитацию очень многих пациентов.

Здесь речь идет о пограничных расстройствах, не о тяжелых клинических проявлениях, связанных с шизофренией или расстройствами восприятия или осмысления. Для таких расстройств есть другая теоретическая база. А для невротических расстройств, психотических расстройств, стрессорных – все это вместе позволило найти способ интересной и адекватной качественной психотехнологической терапии для многих пациентов, которые таким образом получили смысл жизни, возможность что-то сделать для себя, для близких.

Затем, в середине прошлого века, было обнаружено, что многие больные, находящиеся в тяжелом патологическом состоянии, видят мир другим способом: для них нет определенных преград в плане восприятия мира, в плане его изображения. Они не должны пытаться нарисовать что-то красивое или написать что-то красивое. И с другой стороны, они изливают свои эмоции и реализуются на холсте, бумаге и т д.

Тогда в Германии, сейчас во Франции, начали активно экспериментировать с тем, что пациентов, которые имеют творческий потенциал наряду с психическим расстройством, можно сделать художниками. Так возникло искусство Арт-брют – искусство «непричесанных художников».

И все это легло в основу, в том числе, и арт-терапии, которая начала активно развиваться в 50-е годы и в СССР, а затем была запрещена вместе с психодиагностикой. А затем, где-то в 1965 – 1970 гг., начала снова развиваться. Эти методики начали преподавать во всех ВУЗах. Наряду со всем плохим, что было в советской психиатрии, были некие и хорошие времена. Психодиагностика, психотравма и терапия искусством развивались очень активно.

Что же касается изотерапии, то изотерапия, как и лечение светом и цветом, позволяет вывести некие стрессорные проблемы и их обозначить. Обозначенная проблема – уже наполовину не проблема. Ее уже можно начинать решать. Кроме того, само по себе цветовое воздействие красочных материалов очень интересно воздействует на мозг. Применяя разные краски, можно настроить человека на другой лад: постепенно вытесняя более темные краски, багровые, темно-коричневые, сменяя их на более светлые,  можно, в принципе, попытаться этому человеку  поднять настроение в данный момент времени, изменить его стрессорность, его восприятие проблемы. 

В основе изотерапии лежат три очень важных момента.

Первое - дать человеку возможность что-то создать, что-то реализовать в тот момент, когда он находится в беспомощном болезненном состоянии или в состоянии, когда ему кажется, что он беспомощен и бесполезен. Он может что-то создать руками, это можно увидеть, подарить и т д.

Второе - дать человеку возможность облечь в некую форму свои переживания. Эти переживания можно  осмыслить, проанализировать и попытаться преодолеть.

Третье - возможность подменить мир, который внутри тебя, тем миром, который ты создаешь на холсте. Внутри тебя мрак, ужас, темень, пожар, а ты на холсте можешь создать что-то другое и сблизиться с тем, что ты создал. От цвета, от его восприятия, и от его смешения очень много зависит для человека. Здесь нельзя использовать слово «манипуляция», хотя оно напрашивается, но предлагая эти три направления, можно сделать так, что человек меняется.

И тут не важен талант. На самом деле, как везде и всегда, из миллионов талантлив, может быть, только один – а рисовать могут все. И то, что создают некоторые люди, которые учувствуют в программе изотерапии, иногда это гениально. Ведь гениальность не определяется одним полотном, или талант не определяется одним полотном – он определяется серией работ, и в рамках этой серии человек может быть или талантлив, или может просто самовыражаться. Очень часто подобным пациентам удается одна работа, две. То есть, они не могут стать истинными художниками. Иногда могут, но чаще всего не могут, но могут создать нечто, что в данный конкретный отрезок времени удивительно. Никто другой такого не создаст, просто не осмелится.

И тут важен еще один момент.

На самом деле, работая с пациентами, я понимаю, что присылать рисунки могут сотни людей, из тысячи – треть. Просто не все решаются, и не у всех есть технологические возможности: потому что для этого нужно взять холст, краску, карандаш, бумагу, акварель и т.д. Ну, бумагу, карандаш, грифель еще можно взять и купить, поэтому почеркушек или акварелей намного больше, чем настоящих работ маслом.

А вот масло – это уже профессия: нужно пойти купить, на это все потратить много денег, научиться смешивать. Вот тут психотерапевт выступает в роли учителя живописи и, кроме всего, предоставляет еще и материал. Люди раскрываются. Им нравится палитра тюбиков, которая перед ними лежит, им нравится, как смешиваются цвета – в этом есть много необычного – им нравится, как они ложатся, как они смешиваются, им нравится, как они проявляются. Как одним мазком можно изменить все настроение картины. Как можно одну звездочку поставить, и тут же меняется настроение с лунного на романтическое. Все это для таких пациентов очень важно, их это очень отвлекает. И один из моментов, который мы закладываем в изотерапию, в том числе, это и отвлечение – отвлечение от реалий суровых будней, которые предстоят или через которые они прошли.

Сейчас я готовлю методическое руководство. Как-то в Украине эти методики не были развиты, но в России изотерапия очень развита. Там есть и ассоциации изотерапии, много изотерапевтов. Одно из отдельных направлений изотерапии – это изотерапия с детьми. У детей есть разные патологии, все чаще и чаще встречающиеся в основном из-за стрессорного поведения родителей – это и аутизм, и расстройство активности и, наоборот, гиперактивность. Все это хорошо лечится изотерапией наряду с терапией животными или терапией другим искусством.

Сейчас военная проблематика выходит на первый план, но я думаю, что в какой-то момент  украинская психиатрия начнет задумываться о не болезненных, не медикаментозных методах психотерапии.

Я буду этому помогать очень активно.

 

– Вот сегодня есть человек – профессиональный художник – с ПТС, другие люди, которых я не знаю лично. Куда они могут прийти поговорить с Вами или с Вашими помощниками?

Мы сейчас открываем небольшой центр на Львовской площади. Там сейчас начинает работать такой курс, где будут заниматься изотерапией, но, кроме всего прочего, всех художников, которые могут и хотят в этом как-то участвовать, я приглашаю.

Есть страничка «Изотерапия» в Фейсбук: там нужно записаться, посмотреть, как они могут нам помочь. В какой-то момент, когда мы увидим, что их достаточное число, мы их соберем в Институте судебной и социальной психиатрии и попробуем с ними работать. Пока нет такой темы.

А пока мы развернули в шести госпиталях Украины программу при помощи компании «Файзер», которая закупила все дорогостоящие расходные материалы. В шести госпиталях с военнослужащими мы проводим такую экспериментальную программу, и по ее итогам в апреле на Всеукраинской конференции психиатров мы ее подытожим, проанализируем, и дальше будут даны рекомендации психиатрическим учреждениям Украины, госпиталям и реабилитационным центрам военнослужащих, использовать изотерапию (или арт-терапию, более широко можно это понимать) в реабилитации посттравматического синдрома.

В Израиле это абсолютно нормативное явление, которое широко используется. Но в Израиле нет военных госпиталей, все это происходит в рамках гражданских больниц, но во всех больницах психиатры прекрасно знают, как использовать психотерапию – то есть это нормальная ситуация. В США и европейских клиниках везде психотерапия активно используется. Это абсолютно нормальное средство терапии, в этом нет ничего экзотического. Художники в этом очень часто участвуют – профессиональные художники.

В ноябре 2015 года я проводил в Украинском доме в Киеве выставку, работ, написанных пациентами в психиатрических клиниках в рамках программы изотерапии – мы там собрали около семидесяти работ. И мои друзья-художники, которые помогают нам этим заниматься, представили свои работы на этой выставке.

Это такие прекрасные художники, как Петр Бойко, Игорь Губский, Олег Харитонов, которые занимаются в том числе такими индивидуумами, которые хотят реализовать себя вне рамок психиатрической клиники.

В самой психиатрической клинике, я думаю, лучше, чтобы этим занимались инструкторы, которые имеют определенные медицинские знания, которые позволят больше использовать все это как технологию, а не просто как хобби.

 

– Как вы рассматриваете создание в Украине гипотетически института военной психологии? Возможно ли проводить тестирование в наших военкоматах перед призывом, аналогичное израильскому?

Институт такой возникнет обязательно. Украина огромная страна, в пять раз больше, чем Израиль. И кризис который здесь произошел, он заставит ту или иную институцию, которая бы этим занималась, наделить специальными полномочиями. Было бы неплохо, если бы действующие академические институты продолжали бы этим заниматься, кто уже имеет определенный опыт, но им не хватает мощностей, возможностей и т. д. Очень важны тут и гранты – помощь соседей Польши, Швеции. Деградация одного общества неминуемо сказывается на проблемах другого общества, особенно если будут сняты визовые ограничения, открыты границы. Украина потенциально начнет интегрироваться – очень важно, чтобы здесь не осталось тех проблем, которые возникают с отслужившими молодыми людьми, которые потом очень часто превращаются пожизненно в «пиратов», и этими «пиратами» остаются и в бытовой жизни.

Что касается боязни перед психологом… Да, существует боязнь перед психиатром.

Психиатры занимаются патологией. Психологи – это те, кто помогает жить.

Этой разницы для нас нет. Нет потому, что в школе не рассказали. Мы – постсоветское общество, хотя уже прошло столько лет после ликвидации Советского Союза, тем не менее, мы общество постсоветское, мы не знаем такой специальности – психология.

Поэтому у молодежи это преодоление происходит, а что касается психиатрии, то здесь, во-первых, подпитываются постоянные стигмы о принудительной психиатрии с различными проблемами, связанными с лишением дееспособности. Очень часто этим грешат сценаристы в художественных фильмах, которые показывают просто ужасных психиатров, которые строят преступления на специальности человека. Особенно сейчас прошел сериал, которым все психиатрическое общество Украины возмущено. Сериал на канале 1+1, в котором психиатрическая больница показана как концлагерь. А ее глава, доктор этой больницы, показана как изверг. Ужасно, когда показывают такие вещи. Конечно, никогда такого не может произойти, абсолютно фантастическая история выдумывается, но люди не знают, как это действительно происходит и поэтому думают, что это действительно так.

Поэтому начинается страх перед психиатрами/психологами, потому что люди не видят разницы между психиатрами и психологами и обращаются только в крайних случаях, или под давлением близких.

Есть технологии, как это поменять, но часть из них требует денег. Например, в странах, где уделяется этому внимание, проходит «День душевного здоровья». Когда психиатры и психологи в парках (летом чаще всего) принимают, спрашивают, помогают.

Уровни санации психических болезней: это происходит у семейных врачей, когда есть определенная симптоматика, которая тут же должна заставить семейного врача направить пациента к психологу или психиатру. Но для этого нужно, чтобы человек обратился к семейному врачу, или чтоб семейный врач был достаточно развит, чтобы отправить пациента к специалисту по душевным патологиям. И вообще, чтобы такой специалист был. В стране с деградирующей медициной трудно сочетать эти факторы. Но психиатрические клиники есть, и они переполнены, и тем не менее сейчас пытаются сократить по 600 коек в каждой области. Я думаю, очень важно говорить об этом, обучать врачей других специальностей методологии определения психиатрической патологии, работать с педагогами очень важно, и очень важно, чтобы сейчас появились социальные работники.

Я думаю, что Украина должна пойти по пути создания института социальных работников. Социальные работники должны выявлять неблагополучные семьи, людей, находящихся в критическом душевном состоянии, и помогать, а дальше они должны их распределять.

Сделать шаг и прийти к психологу – трудно.

Сделать два шага и прийти к психиатру практически нереально самостоятельно. Это практически происходит под давлением.

Сделать шаг и прийти к социальному работнику чуть легче. Тоже не каждый на это пойдет, но это легче.

Но социальные работники могут приходить сами: к старикам, пожилым людям, одиноким людям, к людям с очевидными поведенческими расстройствами. Это пожилые люди, которые оказываются в беспомощном состоянии из-за проблем деменции, болезней Паркинсона, Альцгеймера, проблемы накопительства (животные, старые вещи). Все это видно.

Нужно знать, куда обратиться. Такие институции нужно выстраивать. С одной стороны – это социальные работники, с другой - это телефонные линии доверия.

Сейчас, когда украинские врачи-психиатры поедут в Израиль, один день будет посвящен линиям доверия. В Украине дефицит телефонных линий доверия. Их никто не финансирует, никто не готовит специалистов.

Что касается тестов. В Украине есть тесты. Просто большинство военкоматов, которые занимаются призывом, они и так очень расхлябаны, а вы хотите от них тестов. Они с трудом проводят по закону медкомиссию и то превращая ее, очень часто, в профанацию. То же самое будет и с тестами.

Пока армия не будет нести жесткую ответственность за призывника, за военнослужащего, ничего не произойдет.

Приведу пример Израиля.

Если происходит случай, который связан либо с суицидом военнослужащего, либо с неправильное распределением его не в тот род войск, к которому он подходит, все по цепочке отвечают за это.

В первую очередь - его командир. Во вторую – психолог этого подразделения. В третью очередь, тот психолог, который принял решение о направлении этого военнослужащего в эту часть или который не увидел потенциальной возможности самоубийства. Все это тщательнейшим образом разбирается. Для этого такие комиссии и существуют.

Все со временем это возникнет в Украине. Но для этого сначала должна возникнуть система. Та система, которая занимается психологической поддержкой военнослужащего от тестирования до помощи ему после того, как он демобилизовался.

Вот есть пять эшелонов помощи военнослужащему. Об этом обо всем я тут читал много лекций. Украинские психологи, психиатры, военные очень хорошо это знают. Я на всех уровнях это детально рассказал и объяснил.

Можно ли это со временем внедрить в украинскую практику? Со временем – да.

Сейчас, в силу отсутствия кадров, в силу отсутствия финансирования, в силу того, что эти специалисты получают смешные деньги – я очень в этом сомневаюсь. Но мне кажется, что все это будет постепенно меняться.

Но опять же, Израиль и израильское Посольство в Украине, специалисты израильские, которые помогают специалистам Украины, будут делать максимум для того, чтобы помочь в адаптации израильской – может, еще не идеальной, но очень хорошей - системы психологической поддержки военнослужащих в Украине. 

Продолжение следует.

Беседовала: Елена Заславская
Съемка и монтаж: Альфия Шевченко
Фото: Е. Заславская
Редакция сайта благодарит сотрудников Музея Шолом-Алейхема в Киеве за помощь в проведении съемки.
В рамках программы "Эксклюзив сайта Ваада"

Nike