ДВОЙКА ЗА ХОЛОКОСТ. Интервью с директором Института иудаики Ю. Смилянской

Заметка о безобразной выходке израильских школьников на спектакле «Гетто» в тель-авивском Камерном театре (см. «Бей еще» или «никогда больше?», «Хадашот», июнь 2012) вызвала неоднозначные отклики наших читателей. Почему смех и улюлюканье юных израильтян сопровождали сцены издевательств нацистов над евреями? Стоит ли ученикам еврейских школ Украины томиться со скучающим видом на «мероприятиях» в Бабьем Яру?

 

Что у нас (и не только у нас) пошло не так в преподавании истории Холокоста? Об этом размышляет директор Института иудаики, экскурсовод и историк Юлия Смилянская. 
 

Случившееся в Камерном театре меня ничуть не удивляет, — говорит Юлия. — Это прямое следствие того, что называется «избиение Холокостом». Сама по себе эта тема крайне травматична и в преподавании ее есть некий феномен: плохой учитель превращает Холокост просто в массив информации — наряду с Пуническими войнами или походами Наполеона — детей это особо не трогает. 

Хороший учитель сделает главное — донесет трагедию до сердец ребят. Но это может вызвать психологическую травму, ведь педагогу все время приходится балансировать на тонком канате между равнодушием и бездной отчаяния… 

Естественно, возникает вопрос: а нужно ли вообще преподавать в школах историю Холокоста? Несколько десятилетий назад его положительно решили для себя многие западноевропейские страны и США. Вначале это был ответ на вызовы зарождающегося неофашизма, затем — попытки воспитания толерантности в модерном обществе. 

 

Израилю преподавание истории Шоа тоже далось непросто. Но совершенно по другим причинам. Боль личных потерь, от которой хотелось защитить новое — молодое и сильное поколение, желание искоренить тысячелетний страх и многое другое вызвало поначалу бурные дискуссии. Но уже создание Института Яд ва-Шем (1950-е годы) и реакция на процесс Эйхмана (1960-е) поставили вопрос памяти о Холокосте как необходимой составляющей еврейской идентичности в Израиле. И во всех школах (включая начальные) детям начали рассказывать о Катастрофе. Для того, чтобы каждый израильтянин включил эту память в свою жизнь именно как рану, которая болит.

 

— По-разному. Сторонники педагогики диктата просто навязывают свою волю ученикам — и часть детей честно (то есть тихо) отстоят церемонию Дня памяти жертв Холокоста, а если они достаточно послушны и эмоциональны, то и прослезятся. 

Есть педагогика примера — я веду себя определенным образом и, глядя на меня, ученики ведут себя так же — но эта модель в преподавании истории Холокоста не работает, ибо никто из педагогов не может знать, как бы он поступил в той или иной ситуации. 

Александр Филоненко предложил модель, которую назвал «педагогикой благоговения» — благоговения перед тем чудовищным опытом, перед которым и учитель, и ученик одинаково ничтожны. Все, что может в этом случае сделать учитель, — это преклонить голову, и если его уважают — ученики за ним последуют. 

 

На личном опыте я могу предложить педагогическую модель сотрудничества. Например, мы предлагаем ученикам сделать исследовательскую работу об истории Холокоста. Или готовим школьников-экскурсоводов на выставках «Анна Франк. Урок истории», «Истоки толерантности», «Голодомор-Холокост-ГУЛаг — три трагедии на украинской земле в ХХ веке. Тоталитарный режим против народа и человека». И школьники рассказывают другим о том, что сами поняли и пережили. Когда я готовлю таких юных экскурсоводов, то вначале спрашиваю: какую цель вы перед собой ставите? Рассказать о Холокосте, — отвечают они. А зачем? — продолжаю я. Ну, чтобы знали… А зачем им об этом знать? — не успокаиваюсь я и после минутной паузы получаю тот же стандартный ответ: «Чтобы этого никогда больше не повторилось». Вот с этого момента начинается работа, потому что мне абсолютно недостаточно, чтобы посетители просто получили информацию о Холокосте, главное, чтобы они начали думать — о том, как постепенно, пошагово готовилась Катастрофа, в какой момент начинается непрерывное ускорение движения в бездну, а когда еще можно что-то предотвратить. Помните, у пастора Нимеллера: «Вначале они брали коммунистов. Я молчал. Потом… Сегодня они пришли за мной».
Для нас важно рассмотреть принципиальные моменты подготовки трагедий: как, например, готовят палачей (помните, у Лидии Чуковской: «Сколько надо палачей, чтобы убить миллионы…»). Как внезапно любой может стать жертвой. Как происходит спасение. Как вести себя сегодня, чтобы уменьшать агрессию вокруг себя, пресекать проявления фобий, ненависти, насилия. Мы просим ребят ДУМАТЬ! Чтобы не стать пешкой в политических играх негодяев или фанатиков, чтобы не лить свою и чужую кровь за чьи-то личные интересы или утопии. 

И, конечно, история Шоа — это опыт готовности к страшному. И если мы рассказываем детям о Холокосте для того, чтобы у них появился такой опыт — надо понимать, в какой дозировке он допустим. Ребенок не может постоянно жить в ожидании трагедии. И взрослый не может. Мы всегда уверены, что с нами ничего страшного не случится. Поэтому, если мы пять раз скажем подростку, что в любой момент с ним ЭТО может произойти, он начнет толкать соседа, ржать — не потому, что он бесчувственный или моральный урод, а потому что сработали защитные механизмы, не позволяющие человеку жить в ожидании того, что его скоро убьют, — это нормальная реакция здорового организма. 

 

— А почему все-таки история Холокоста и в Израиле, и у нас, преподается именно так, как преподается? И не потому ли каждый год 29 сентября в Бабьем Яру мы видим все более скучающие лица еврейских школьников, которым лишь воспитание не позволяет вести себя подобно израильским сверстникам…

— Все очень просто — существует учебная программа, которую учителя «отрабатывают». Я возила недавно по Украине группу думающей, интеллигентной молодежи. Сели в автобус, я начала рассказывать о том, как формировалась черта оседлости, кто здесь жил, показала фотографии и вдруг слышу голос их руководителя, мол, мы уже час в пути, а о Холокосте — ни слова. И дальше, почти дословно: вчера в Бабьем Яру все было замечательно, а потом гуляли по Подолу и слушали о каких-то ремесленниках и банкирах, а Холокост — где? Мы приехали в Бердичев, я рассказала о местном гетто, устроенном в монастыре босых кармелитов, прошли мимо храма, где венчался Бальзак, и опять слышу: «Очень мало о Холокосте». В Каменец-Подольском начали с мест расстрела, посмотрели сам город и… тот же упрек. А затем — как пример — мы были в Польше пять дней, и все пять дней нам рассказывали ТОЛЬКО о Холокосте. Тогда я не выдержала и спросила: «И в какой момент этого рассказа глаза детей потускнели?» Руководитель группы меня даже не поняла — она над этим вообще не задумывалась. Но я-то знаю, что если даже взрослым людям два часа подряд рассказывать о Холокосте, то на третий потускнеют глаза и у них. 

 

Есть крик и шепот, и порой шепот сильнее и нужнее. К сожалению, когда проводят МЕРОПРИЯТИЕ, об этом забывают. Сегодня День памяти жертв Катастрофы для многих юных израильтян и евреев диаспоры — просто формальность. В лучшем случае они демонстрируют отсутствие реакции — хотя могут назвать даты, количество погибших и пр., но ничего не почувствуют, в худшем — реакция будет подобна той, с которой учителя столкнулись на спектакле «Гетто» в тель-авивском Камерном театре. 

 

— Юлия, а в чем специфика преподавания истории Холокоста для украинской аудитории? Могут ли здесь адекватно оценить феномен этой трагедии — на земле, где ценность человеческой жизни (украинской, польской, русской и т.д.) на протяжении десятилетий была сведена практически к нулю… 
 

— На одном из семинаров ко мне подошел молодой человек — студент Педагогического университета — и сказал, что хочет изучать историю не евреев и поляков, а заниматься прошлым своего народа. Я поинтересовалась, какой именно период истории украинского народа его, как историка, интересует. И услышала в ответ — освободительные войны Богдана Хмельницкого! Тогда я спросила, как ученый может изучать этот период, не разобравшись досконально в истории поляков и евреев той эпохи… И вдруг увидела, что до 4-го курса университета это просто не приходило будущему историку в голову. Ну, просто никто ему этого не сказал. Зато сказали многое другое… В целом же, работать с украинскими школьниками и студентами очень интересно! Иногда — в отличие от учеников еврейских школ, которые сразу скучнеют: мол, «опять Холокост». 

Когда-то я была в Чехии на конференции, на открытии которой президент Вацлав Гавел сказал, что по уровню изучения истории Холокоста, как по лакмусовой бумажке, можно определить уровень демократии в той или иной стране. Тогда мне показалось это натяжкой, сегодня я понимаю, что он был абсолютно прав. История Холокоста — это и ответы на вызовы сегодняшние, это вопросы к себе, это возможность заставить думать. А в странах не слишком демократических всегда боятся, что люди начнут думать. (Помните замечательную фразу советской поры: «Ты что, самый умный?») 

 

Мы обычно начинаем урок с простого вопроса: почему массовые расстрелы начались не в Германии или Нидерландах и даже не в Польше, а в Украине — и осмысливаем ценность человеческой жизни здесь тогда и сейчас, объясняя, что именно поэтому мы так сегодня живем — не осмыслив уроки истории — ни Холокоста, ни Голодомора. Мы показываем, что невозможно было бы расстрелять миллионы, если бы не было опыта ГУЛага и Голодомора, если бы не приучили людей на этой земле к тому, что можно расстрелять и заморить голодом сотни тысяч. Гитлер это понимал и поэтому именно здесь, в Украине (и на других оккупированных территориях СССР), отрабатывал «методики» массового уничтожения. И реки крови здесь пролились именно потому, что мы были готовы это позволить. Кстати, самый больной вопрос для современной Украины — а что мы СЕГОДНЯ можем позволить делать с собой. 

 

Если мы научимся улавливать сигнал опасности, тот первый шаг, с которого начинается путь в никуда, тогда, действительно, Холокост больше не повторится. Но для этого нужно очень хорошо знать, как был пройден этот страшный путь — ступенька за ступенькой. Если в таком ракурсе изучать историю Холокоста, тогда дети не будут смеяться над Катастрофой. В крайнем случае, школьник просто скажет, что он не хочет идти на спектакль о гетто (и будет иметь на это право). Или пойдет на спектакль сам, без класса и без принуждения. 

 

Чудовищный опыт жертв Катастрофы, их крик или молчание служат нам предупреждением — если мы его услышим и спасем наших детей и детей наших детей — это станет памятником лучшим, чем любые мемориалы, если же останемся глухи — любая информация о Холокосте бессмысленна. 

 

Беседовал Александр Файнштейн 

Специально для газеты "Хадашот"