Вся жизнь Корнея Чуковского была тесно связана с евреями. А родным языком его был украинский

Внебрачный сын Эммануила Левенсона, друг Владимира (Зеэва) Жаботинского, муж Марии Гольдфельд, тесть Цезаря Вольпе и Матвея Бронштейна… Вся жизнь Корнея Чуковского была тесно связана с евреями. А родным языком его был, как ни странно, не русский, а украинский.

Вспоминает внук писателя Дмитрий Чуковский, что он, так же как и другие члены семьи, помогали Корнею Чуковскому в почтовых делах.

– Я забирал книги и должен был нести их на почту и все это посылать. Мы все, не только я, а также моя сестра и мой брат, должны были деду помогать. И делали это с большим удовольствием. Мы также разбирали почту, поскольку она приходила главным образом на адрес московской квартиры, а потом нужно было все это привезти в Переделкино, писем было очень много. Вместе с дедом мы сортировали их. Если там был почтовый перевод, например, за публикацию какой-нибудь сказки, он всегда говорил: "Треба знати, як моргати, щоб карбованців дістати".

–​ Корней Иванович рассказывал вам о своем детстве?

– Конечно! Самое романтическое для него – это Одесса, куда его привезли в трехлетнем возрасте. Там он жил до своего отъезда в Петербург, это было уже в начале 20-го века. Корней Иванович ведь рос без отца и очень страдал от того, что у него не было отеческой заботы, не было никаких родственников. Может быть, это повлияло на то, что он стал именно детским писателем, потому что он мог понять состояние детской души. У него была замечательная мама, которая была очень простой женщиной из крестьян Херсонской губернии. Она была по нашим понятиям малограмотна. По воспоминаниям моего отца, она стеснялась говорить по-русски, потому что понимала, что у нее много изъянов в этом смысле. В детстве она говорила, конечно, с Корнеем Ивановичем по-украински. Это был ее язык.

Вообще она очень много внимания уделяла своему сыну. О маме он очень трогательно и замечательно всегда рассказывал. Мама очень старалась, чтобы он как-то выбился в люди, следила за тем, чтобы он был хорошо одет, заботилась о нем. Конечно, очень много времени посвящала его развитию. Как я уже сказал, она была из простых, из крестьян, поэтому главным образом это все были украинские рассказы, сказочки, прибаутки. И она это все рассказывала на украинском языке, откуда он и получил вот эту на всю жизнь оставшуюся любовь к этому слову.

​–​То есть родным языком для него был украинский язык?

– Это был тот язык, на котором с ним в детстве разговаривала мама. Мы всегда все знали, что самым любимым его блюдом в конце лета были вареники с вишнями. Корней Иванович мало заботился о своем саде, его не очень это интересовало. Тем не менее было одно дерево, от которого он всегда ожидал плодов, – это была вишня. Потому что он уже предвкушал, что будут вареники с вишней – блюдо, которое ему делала мама в детстве. И он даже произносил слово "вишня" на украинский манер – "вышня".

Когда он переехал в Петербург, и уже был журналистом, то сделал себе такой словарик, куда записывал правильное петербургское произношение, чтобы не чувствовался его одесский говор, в него не прорывались украинизмы. Он много работал в этом смысле над собой и понимал, что нужно быть вровень с интеллектуальным уровнем людей, которые окружали его. Надо сказать, что Корней Иванович был человек необыкновенно гибкий в этом смысле. Жизнь его так гнула, так его воспитала, что он мог найти себя и выразить себя в любой ипостаси.

–​ Насколько хорошо Корней Иванович владел украинским языком? Я имею в виду не только бытовой.

– Он настолько хорошо владел украинским языком, что он знал наизусть "Энеиду" Котляревского, знал почти весь "Кобзарь". И в Петрограде они с Гумилевым в организованном Горьким Издательстве всемирной литературы сделали семинар перевода. Корней Иванович вел прозу, а Гумилев поэзию. Тогда и появился первый сборник – руководство для переводчиков. Потом, в 1921 году, Гумилева не стало, Корней Иванович продолжил эту тему, но уже расширив ее. Эта книга дожила до наших дней под названием "Высокое искусство". И там очень много внимания уделено, конечно, переводам Шевченко. Вот где он мог почувствовать себя по-настоящему в своей тарелке! В 1939 году было 125-летие со дня рождения Шевченко, он был в Киеве и читал как раз доклад о переводах. И на примере Шевченко ему, наверное, было легче всего объяснить ремесло, поскольку он чувствовал этот язык.

–​ Удалось ли Корнею Ивановичу передать эту любовь своим детям – ​вашему отцу Николаю Корнеевичу и Лидии Корнеевне?

– Если вы прочитаете его переписку с Лидией Корнеевной, он часто ей советует: "Займись Шевченко..." Она действительно сделала в 30-е годы повесть о Тарасе Шевченко, потом в "Красной нови" в 1939 году "Историю одного восстания". То есть это тема Шевченко, но это не поэтика, это все были отражения других ситуаций, главным образом политических, социальных. Это другой был жанр. Надо сказать, что Лидия Корнеевна знала тему. В ее дневниках очень интересно находить некоторые параллели. Когда академика Сахарова сослали в Горький, она писала по этому поводу, что Николай Первый разжаловал Тараса Шевченко в солдаты, а в резолюции написал: "Запретить писать и рисовать". Сахарову не разрешали в Горьком заниматься его научными трудами, чтобы его как-то отсечь от общественно-политической деятельности. Вот она видела в этом такие параллели. Потому что там был великий поэт и великий художник, а здесь был великий ученый и великий общественный деятель. Так у нее отобразился Тарас Григорьевич в этом смысле.

–​ А в быту вы слышали, как Корней Иванович говорил по-украински?  

– Когда они встречались, например, с Иваном Козловским где-нибудь на выступлениях в Москве (а это часто бывало), то они сразу же переходили на родной украинский язык, причем не такой бытовой. Они иногда пели задиристые песенки, понятные лишь людям, которые по-настоящему владеют этим языком. Из того, что я слышал, он очень легко мог переключиться и читать "Евгения Онегина" по-русски, а потом вдруг прочитать какой-то эпизод по-украински в переводе. Были иногда и забавные истории. Например, в 1969 году в Москву из Америки приехал профессор Рив. Он занимался литературой XIX века. Он приехал во французский город Брест, там нанял микроавтобус и со своей семьей (у него было четверо детей) поехал в Москву через всю Европу. Они ехали по Минскому шоссе и решили свернуть, чтобы заехать в Переделкино к Корнею Ивановичу, с которым Рив был знаком.

И там произошел такой казус: один из его детей сел на велосипед моей дочери, упал и весь бедняга оцарапался. Моя жена должна была его сразу же обмазать всего зеленкой, естественно, под плач. Этот мальчик Кристофер Рив потом стал известным актером – будущим Суперменом. Но тогда, в тот момент, когда мальчик плакал, на мотоцикле с коляской приехал участковый милиционер. Там сидел майор, который выскочил и стал требовать, чтобы все покинули Переделкино, поскольку американский гражданин не имеет права отвлекаться от маршрута и съезжать с него.

И вот после того, как американцы уехали, Корней Иванович написал очень гневное письмо министру внутренних дел СССР. Тот то ли сам, то ли кто-то из его окружения позвонил и попросил принять заместителя министра. К нам приехали два генерала, которые приносили Корнею Ивановичу извинения. Они поднялись к нему в комнату наверх и долго что-то обсуждали. Потом мне показалось, что это дело очень затянулось, и я поднялся к деду наверх. И когда зашел к нему, то застал очень неожиданную картину. Представьте себе, два генерала сидят с мокрыми глазами, вытирают слезы, а Корней Иванович им читает без перерыва Шевченко наизусть. Оказалось, они украинцы. И для них было необыкновенно приятно слышать родную речь. Здесь в Москве среди всей суеты и служебных забот вдруг они нашли себе такую усладу. 

​–​ Вы упомянули коротко о трагической истории родителей Корнея Ивановича. Он никогда не видел своего отца?

– Моя тетя, Лидия Корнеевна, и мой отец, как ни странно, рассказывали только одну историю всегда. Они сидят и ждут, когда их папа привезет дедушку, они сидят в куккальской даче, смотрят в окно. Подъезжает коляска, и их папа и некий господин что-то обсуждают, они не слышат, о чем говорят, но они уже могли угадывать движения своего отца, который в ярости идет к калитке, а коляска с этим господином уезжает. Вот все, что они рассказывали. Хотя и мой отец и моя тетя были необыкновенно возбуждены, им очень хотелось увидеть своего дедушку. И это вполне понятно. Когда я был еще ребенком, нам, внукам, позволялось задавать дедушке любые вопросы, кроме одного – вопроса о его отце. Корней Иванович никогда об этом не говорил. Из всех рассказов складывается впечатление, что молодой человек из достаточно благополучной еврейской семьи в Одессе начал ухаживать за прачкой, которая работала в этом доме, и возник этот роман, потом появились дети. Вначале он вроде бы помогал им, как-то заботился, перевез их в Петербург, но так сложилось...

–​ А откуда отчество и фамилия у замечательного детского писателя? Ведь его звали Николай Васильевич Корнейчуков. 

– Почему Николай Васильевич Корнейчуков? Очень понятно. Когда его крестили, в графе "отец" был прочерк, а в таких случаях отчество младенцу давали по имени батюшки. Поэтому батюшка в Церкви у пяти углов в Петербурге был отец Василий, соответственно, получился Николай Васильевич Корнейчуков. Корнейчуков – это фамилия его матери. 

– По некоторым источникам известно, что отец Корнея Ивановича был евреем. Кроме того, жена писателя и, соответственно, ваша бабушка тоже была еврейкой. Корней Иванович болезненно воспринимал волну антисемитизма в конце 40-х годов ХХ века?

– Он воспринимали это как мерзость и гадость. Он считал себя, конечно, человеком, принадлежащим к русской культуре. Хотя его родной язык, может быть, первый язык был украинский, отец, может быть, был евреем. Трудно сказать, но важно ведь, как человек себя идентифицирует, к какой культуре он принадлежит. Я никогда не слышал об этом каких-то специальных разговоров, кроме того, что, как и всем людям, это было все омерзительно. Я был мальчиком, я слышал только то, о чем говорили взрослые, и не более того.

–​ В детском саду Корней Чуковский познакомился с Владимиром Жаботинским, писателем и идеологом сионизма. Жаботинский позднее сыграл роль в судьбе Корнея Ивановича. Вообще знакомство в детском саду редко оказывает какое-то влияние на дальнейшую жизнь человека. Что рассказывал о Жаботинском ваш дед?

– У Владимира Жаботинского была немножко другая семья и другая история. Это были люди состоятельные, другой социальный круг. Но тем не менее они очень дружили и действительно проводили очень много времени вместе. Володя Жаботинский, как называл его Корней Иванович, тяготел к философии, и именно он преподал Корнею Ивановичу первые уроки, дал примеры философской мысли. Тогда, когда еще Жаботинский не думал о своем предназначении – идеологии сионизма и образовании государства Израиль. Как раз Жаботинский, когда Корней Иванович оказался без средств к существованию, устроил его к Хейфицу, в газету "Одесские новости".

–​ Его литературная деятельность началась именно с этого.

– Если таковой называть газетную, репортерскую деятельность, которой занимался Корней Иванович, то да, конечно. Жаботинский был тем самым человеком, который ввел его в литературу. Корней Иванович всегда о нем говорил с большой нежностью и был всегда ему очень благодарен. Потом их пути разошлись по разным причинам. И из-за того, что Корней Иванович был отправлен "Одесскими новостями" корреспондентом в Англию, так как к тому времени самостоятельно выучил английский язык, и вообще потому, что все менялось. С Жаботинским мой дед встретился лишь в 1916 году в Лондоне, где он был в составе делегации русских журналистов. У Жаботинского уже была своя идея, своя судьба. А у Корнея Ивановича в 20-е годы начались конфликты с советской властью. Он попал под гнев Троцкого (это был 1922 год), когда Троцкий после Ленина был практически первой фигурой страны. Очень хорошо об этом написал Маршак:

Палят из Кремля московского
На тысячу верст кругом.
Недавно в Корнея Чуковского
Попало таким ядром.

Потом, конечно, подлила масла в огонь Крупская, которая в 1928 году написала статью, призывающую к уничтожению его книг, чтобы вообще Корней Иванович был бы вне этой детской литературы. Было очень   неприятное письмо руководителей кремлевского детского сада, мол, они не понимают, почему выпускают книги Чуковского, поскольку это "буржуазная муть". И его действительно от детской литературы потихонечку отставили, – вспоминает Дмитрий Чуковский.

Андрей КОРОЛЕВ, Елена ПОЛЯКОВСКАЯ
Радио Свобода