Проскуровский погром – 15 февраля 1919 года

Коллаж: Виртуальный музей города Хмельницкого

15 февраля 1919 произошла трагедия, которая унесла жизни более 1500 проскуровчан - так называемая "Проскуровская резня". 
В память о них в Хмельницком возвышается мемориал жертвам погрома. Построенный в 1925 году на средства общины, в 2000 он был реконструирован фондом «Хесед Бешт».

Хроника описывает это событие так: 
"Петлюровский атаман Семесенко (22 лет), стоял под Проскуровом, отдал приказ своей Запорожской бригаде перебить еврейское население. Приказ говорил, что " пока хоть один еврей будет у нас в Украине, не будет у нас покоя ". 5 марта [15 февраля по новому стилю] вся бригада разделилась на три партии, каждая при" офицерах ", вошла в город и стала бить евреев; заходили в дома и вырезали, иногда поголовно, целые семьи. С утра до вечера перебили 3000 человек. Только один был убит пулей - православного священника, который пытался остановить зверство; остальные были зарезаны ... "

Поводом для различные послужило большевистское восстание в Проскурове 14 февраля. 

Хотя восстание и не удалось, но атаман Семесенко обвинил в нем местных евреев и дал команду гайдамакам начать погром.

 

Вот что об этом говорят историки.

 

Доклад уполномоченного Отдела помощи погромленным при РОКК на Украине А.И. Гиллерсона о погромах, устроенных воинскими частями армии УНР в г. Проскурове и м. Фильштин Подольской губ. 15 и 16 февраля 1919 г.
 

Проскуров и его население
Проскуров является самым оживленным городом в Подольской губ.  Население его простирается до пятидесяти тыс., из коих 25 тыс. — евреи.  Демократическая городская Дума его состояла из 50 гласных; из них 26 христиан и 24 еврея. Из числа еврейских гласных 18 чел. прошли по еврейским спискам; остальные — по общим социалистическим спискам. Во главе Думы в Проскурове, как почти повсеместно в Подолии и на Больший, стоят поляки.  Городским головой состоял поляк Сикора, а председателем городской Думы —  поляк доктор Ставинский.
В административном отношении Проскуров управлялся военным комендантом Киверчуком и комиссаром Тарановичем. Первый был военный служака еще царского времени, а второй — бывший народный учитель.
Город охранялся милицией, которая, главным образом, была подчинена коменданту. Городское самоуправление, не доверяя всецело милиции, организовало собственную охрану, так называемая квартальная охрана. Во главе этой охраны стояло Центральное бюро, имевшее своим председателем христианина Гурского, а товарищем председателя — еврея Шенкмана. Так как городская охрана состояла преимущественно из евреев, то она вообще не пользовалась расположением коменданта Киверчука, и он чинил ей всякие затруднения.
В Проскурове, еще во время царя, имелись налицо не только все легальные партии, но и нелегальные. Само собой разумеется, что  общественно-политическая жизнь в Проскурове особенно оживилась после падения царизма. При гетмане в Проскурове неоднократно подвергались репрессиям  представители социалистических партий, а в особенности большевики. С падением гетмана и с воцарением петлюровской власти большевистские ячейки в Проскурове сохранились, но существовали нелегально. Вообще же все социалистические фракции, не исключая и большевиков, составили в Проскурове один общий фронт, возглавляемый бундовцем Иоффе.
Недели за три до проскуровской резни имело место следующее обстоятельство, оказавшееся роковым для Проскурова.

Съезд большевиков в Виннице
В Виннице — резиденция самого Петлюры — состоялся съезд большевиков Подольской губ. Этот съезд продолжался два дня, и его заседания происходили беспрепятственно. Этот съезд вынес резолюции о поднятии большевистского восстания по всей Подольской губ., причем днем восстания было назначено 15 февраля. То обстоятельство, что этот съезд прошел беспрепятственно, дало повод некоторым лицам утверждать, что съезд этот был созван с ведома петлюровской власти в целях провокации. Но объективные исследования приводят к выводу, что в данном случае никакой провокации не было и что съезд прошел благополучно благодаря лишь плохой организованности, а следовательно, и плохой осведомленности петлюровской власти. Указывают на то обстоятельство, что большевистское выступление имело место лишь в одном Проскурове, между тем как в других местах Подольской губ., даже на ст. Жмеринка, где имеется до 7 тыс. железнодорожных рабочих, никаких попыток к выступлению сделано не было. В этом также усматривают [довод] к тому убеждению, что в других местах выступления не было потому, что во главе большевистских организаций стояли более серьезные люди, которые учли, что момент для выступления является неподходящим. В Проскурове же во главе большевистской ячейки стояли люди слишком юные и мало сознательные. Но кроме этого было еще одно существенное обстоятельство, которое побудило проскуровских большевиков начать свое выступление. В Проскурове были расквартированы два полка, а именно 15-й  
Белгородский (60) и 8-й Подольский (61), которые были определенно большевистски настроены. В первом полку было человек 340, во втором немного больше.

Появление в Проскурове атамана Семосенко
Дней за десять до погрома появилась в Проскурове Запорожская казацкая бригада Украинского республиканского войска имени Головного атамана Петлюры под командой атамана Семосенко63. Вместе с этой бригадой появился и 3-й Гайдамацкий полк (64). Как бригада, так и полк, согласно объявлению Семосенко, явились с фронта для отдыха и несения в Проскурове гарнизонной службы. 6 февраля Семосенко послал в типографию для напечатания объявление, в котором он объявляет, что он принимает на себя обязанности начальника гарнизона и в качестве такового запрещает всякие самовольные в городе собрания и митинги. Он предупреждает, что всякая агитация против существующей власти будет караться по законам военного времени. Запрещаются также всякие призывы к погрому, причем уличенные в таком призыве будут расстреливаться на месте.
В то же время Семосенко послал сообщение в Городскую думу, что он вступил в исполнение обязанностей начальника гарнизона, что он намерен преследовать всякого нарушителя порядка и при этом сообщает, что на одной из станций им расстрелян офицер за попытку грабить. Об этом сообщении узнал т. председателя Центрального бюро квартальной охраны — Шенкман, и он отправился к Семасенко, чтобы лично с ним познакомиться. Семасенко его любезно принял, обещал снабдить охрану оружием и оказать им всякое содействие к предотвращению погромов. Об этой беседе с Шенкманом, а равно о том, что Семасенко послал вышеуказанное объявление для набора, стало известно некоторым деятелям городского самоуправления, и они, по словам председателя Городской думы доктора Ставицкого, отправились к коменданту Киверчуку, чтобы осведомиться, насколько Семасенко правомочен и кем эти правомочия ему предоставлены. Киверчук ответил, что ему об этом ничего не известно, и при этом он распорядился, чтобы набранное уже в типографии объявление не было опубликовано. Нужно указать, что с появлением в городе 3-го Гайдамацкого полка среди евреев началось тревожное настроение. Этот полк вел себя вызывающе, и о нем определенно говорили, что он имеет за собой погромное прошлое. О том, что предполагается большевистское выступление, никому в городе известно не было. Лишь за два дня до 15 февраля начальник милиции Кара-Железняков сообщил Иоффе, что он слышал, что будто в Проскурове затевается переворот и что в штабе коменданта определенно говорят, что уже намечена будущая большевистская власть с Иоффе во главе.

Обеспокоенный Иоффе созвал представителей социалистических фракций, в том числе и большевиков. Явившиеся на заседание два представителя коммунистической партии заявили, что действительно восстание подготовляется и что уже формируется будущая власть. На протесты представителей других фракций и указание, что восстание это приведет их к краху, а евреев к полному разгрому, они ответили,  что восстание одновременно произойдет во всей Подольской губ. и что в Проскурове на стороне восставших будет часть гарнизона и 16 деревень готовятся прийти им на подмогу. О том, когда выступление произойдет, они не сообщили.

В пятницу вечером, 14 февраля, в Центральное бюро квартальной охраны явились два молодых человека из большевистской фракции и объявили, что в 12 ночи назначено большевистское выступление, и спросили председателя Рудницкого и его товарища Шенкмана, какую позицию занимает в отношении их квартальная охрана. Им было отвечено, что квартальная охрана по существу своему является беспартийной организацией, имеющей своим назначением лишь охрану жителей, и что в данном случае она будет совершенно нейтральна, При этом Шенкман указал на несвоевременность выступления и на то, что это обязательно приведет к еврейскому погрому. Но ему также было отвечено, что выступление будет общегубернское и что благополучный исход его обеспечен. Позднее явился другой член коммунистической организации и объявил, что по постановлению организовавшегося уже ревкома он назначается комиссаром Бюро квартальной охраны и что Шенкман назначается ими для поддержания связи с организовавшимся уже большевистским штабом. Он сообщил Шенкману пароль, по которому он мог бы пройти в штаб. По показанию Шенкмана, он и Рудницкий собрали всех наличных членов охраны и заявили им, что предоставляют им полную свободу действий и потребовали, чтобы они тут же сняли все внешние знаки принадлежности к квартальной охране, что было исполнено. При этом все опрашиваемые подтвердили, что они никакого участия в политическом выступлении принимать не будут.

С полученным паролем Шенкман отправился в большевистский ревком, а  затем и в штаб. Убедившись, что работа большевиков не налажена и что предполагаемое выступление окажется, по его словам, блефом, он обратился к наиболее серьезному большевику с указанием на несвоевременность этого выступления. Тот ему в свою очередь объяснил, что он примет меры к тому, чтобы оно было отложено на другое, более удобное время. Действительно, когда Шенкман после этого разговора вернулся в Центральное бюро, то оставленный там комиссар большевистского ревкома объявил ему, что им получена телефонограмма о том, что восстание отменяется. Шенкман тогда <отправился по городу>(Часть текста в угловых скобках восстановлена по рукописи, находящейся в ГА РФ. Ф. Р-9538. Оп. 1. Д. 96. Л. 32 об.), чтобы убедиться, на местах ли охрана. И когда он вновь вернулся в Бюро, то тот же комиссар сообщил ему, что произошла новая  перемена и что восстание назначено после 6-ти часов утра, о чем будет возвещено выстрелами.

Действительно, в шесть и три четверти часа утра раздались выстрелы, и восстание началось. Первым делом большевики захватили почту и телеграф и арестовали коменданта Киверчука, считая его, не без основания, опасным черносотенцем и погромщиком. В одной из квартир дома Трахтенберга в  самом центре на Александровской улице они открыли свой штаб. Часть из них отправилась в казармы 15-го Белгородского и 8-го Подольского полка. Там они разбудили спавших солдат и объявили им, что восстание началось и что органы большевистской власти уже формируются. Они предложили  солдатам выступить против петлюровских войск, которые сконцентрированы в вагонах за вокзалом. На указание солдат, что у них нет пулеметов, им было отвечено, что пулеметы имеются у крестьян, которые уже приближаются к городу, чтобы принять участие в восстании. Тогда большевистски настроенные солдаты арестовали своих офицеров, а равно и тех солдат, которые были против выступления. Они захватили полковое оружие и выступили по направлению к вокзалу. Там они открыли огонь по вагонам, в которых находились гайдамаки и прочие казаки. Но когда последние вышли из вагонов и пришедшие солдаты убедились в их многочисленности, они отступили к своим казармам. Казаки последовали за ними и начали обстреливать казармы. Тогда солдаты отступили к Фельштину и Ярмолинцам, куда раньше была послана одна их часть для поднятия большевистского восстания, а затем они рассеялись по разным местам и, таким образом, скрылись от преследования.

После отступления солдат было ясно, что восстание провалилось. Стрельба, которая происходила рано утром, взволновала представителей города, и они стали собираться в Городской думе. Несколько раз городской голова и председатель Городской думы являлись в комендатуру, но там им никаких сведений не сообщали. Наконец они увидели подъехавшего к комендатуре Киверчука и от него узнали, что он был арестован. На вопрос, кто его арестовал, он ответил: «Жиды — члены квартальной охраны». Он прибавил, что вместе с ними  выступил против него его ординарец, которого он только что собственноручно
застрелил.

По показанию свидетеля Маранца, он в субботу утром, одевшись в солдатское платье, прошел на Александровскую улицу к дому Трахтенберга, где, как он впоследствии узнал, был большевистский штаб. Около дома он заметил много рабочих, одетых в солдатскую одежду. Один из них обратился к нему с предложением, чтобы он примкнул к ним. Он тогда перешел на другую сторону тротуара. В это время он заметил, что от вокзала по направлению к дому Трахтенберга верхом на лошадях идет казацкая сотня коменданта Киверчука с его помощником Новицким во главе. Он тогда обратился к стоявшему тут же знакомому русскому рабочему и спросил, что означает появление Новицкого. Тот ответил: «Новицкий с нами, и он стоит во главе восстания». Но не успел он это сказать, как раздалась громкая команда того же Новицкого: «Заряжать ружья». Вскоре раздался залп, которым, как впоследствии оказалось, была убита молодая девушка, дочь домовладельца Трахтенберга, находившаяся у себя в комнате. Окружавшие дом Трахтенберга большевики разбежались, и восстание было окончательно ликвидировано. Раздавались еще залпы в разных местах города, но, по-видимому, холостыми зарядами.

Солдаты-гайдамаки были вновь сконцентрированы на вокзале. В городе происходили аресты, а на вокзале были сервированы столы для угощения гайдамаков. Атаман Семосенко, на этот раз в полном согласии с Киверчуком, вступил в исполнение обязанностей начальника гарнизона. Свое вступление он ознаменовал пышным угощением гайдамаков и казаков и за обедом угостил их водкой и коньяком. По окончании трапезы он обратился к гайдамакам с речью, в которой обрисовал тяжкое положение Украины, понесенные ими труды на поле сражения и отметил, что самыми опасными врагами украинского народа и казаков являются жиды, которых необходимо вырезать для спасения Украины и самих себя. Он потребовал от казаков присяги в том, что они выполнят свою священную обязанность и вырежут еврейское население, но при этом они также должны поклясться, что они жидовского добра грабить не будут.

Казаки были приведены к знамени, и они принесли присягу, что будут резать, но не грабить. Когда один полусотник предложил вместо резни наложить на евреев контрибуцию, то Семасенко пригрозил ему расстрелом. Нашелся также один сотник, который заявил, что он не позволит своей сотне резать невооруженных людей. Этот сотник, имевший большие связи в
правительстве Петлюры, был вместе со своей сотней отправлен за город, а  остальные казаки, выстроившись в походном порядке, с музыкой впереди и  санитарным отрядом позади отправились в город и прошли по  Александровской улице, в которой разбились на отдельные группы и рассыпались по  боковым улицам, сплошь населенным евреями.

Резня
Еврейская масса почти не была осведомлена о происшедшем большевистском выступлении. Привыкнув в последнее время ко всякого рода стрельбе, она не придала особого значения тем выстрелам, которые раздавались утром того дня. Это было в субботу, и правоверные евреи с утра отправились в синагогу, где помолились, а затем, вернувшись домой, сели за трапезу. Многие, согласно установившемуся обычаю, после субботнего обеда легли спать.

Рассыпавшиеся по еврейским улицам казаки группами от 5 до 15 чел. с совершенно спокойными лицами входили в дома, вынимали шашки и начали резать бывших в доме евреев, не различая ни возраста, ни пола. Они убивали стариков, женщин и даже грудных детей. Они, впрочем, не только резали, но наносили также колотые раны штыками. К огнестрельному оружию они прибегали лишь в том случае, когда отдельным лицам удавалось вырваться на улицу. Тогда им вдогонку посылалась пуля.

Когда весть о начавшейся резне распространилась среди евреев, они начали прятаться по чердакам и погребам, но казаки их с чердаков стаскивали вниз и убивали. В погреба же они бросали ручные гранаты. По словам того же свидетеля Шенкмана, казаки убили на улице около дома его младшего брата, а затем ворвались в дом и раскололи череп его матери. Прочие члены семьи спрятались под кроватями, но когда его маленький братишка увидел смерть матери, он вылез из-под кровати и стал целовать ее труп. Казаки начали рубить ребенка. Тогда старик-отец не вытерпел и также вылез из-под кровати, и один из казаков убил его двумя выстрелами. Затем они подошли к кроватям и начали колоть лежащих под ними. Сам он  
случайно уцелел. По словам свидетеля Маранца, в доме его друга Авербуха было убито 5 чел. и четверо тяжело ранено. Когда он обратился к соседям-христианам, чтобы те помогли ему перевязать раненых, то только одна крестьянка согласилась  
оказать ему помощь. Прочие от оказания помощи отказались.

Свидетельница Гринфельд  рассказывает, что из окна своей квартиры она видела, как у противоположного дома Хасеева остановилась банда гайдамаков человек в 20, из которых 4 чел. отделились и зашли в дом Шифмана, где пробыли очень короткое время, а по выходе оттуда начали чистить в снегу свои окровавленные шашки. В этой квартире оказалось зарезанными 8 чел. Другая часть этой банды вошла в находившуюся рядом гостиницу «Франция», оттуда выбежал старик-хозяин, за которым они погнались; за ними бегали дети старика и молили о пощаде.

По словам свидетеля Шпигеля, он вместе со своим братом был в гостях у семьи Потехи, когда узнал о том, что в городе происходит резня. Обеспокоенный судьбой своей старухи-матери, он пошел домой и окольными путями повел старуху в дом знакомых поляков, но те наотрез отказались принять их, заявив, что они боятся за свою собственную судьбу. Ему удалось приютить свою мать в доме знакомых евреев. Когда он обратно возвращался к дому Потехи, то стоявшие около дома христиане, так называемые мещане, предупредили его, чтобы он туда не ходил, так как там режут. Но встревоженный за своего брата, он все-таки туда пошел и убедился, что вся семья Потехи и все бывшие в его доме, в том числе и его брат, уже вырезаны. Старуха-мать была настолько изрублена, что он мог узнать ее лишь по фигуре. Около старухи лежал изрубленный саблями и исколотый штыками труп ее сына. Таким же образом была убита и старшая дочь ее. Также была убита младшая дочь, а средняя лежала тяжело раненая. Тяжело раненой также оказалась гостившая у них родственница. Во дворе же были тяжело ранены два брата Бреслер и их старуха-мать. Его брат был тяжело ранен, но еще дышал и у него на руках скончался. В дом, любопытства ради, вошли христиане-соседи, и я обратился к ним с просьбой помочь мне уложить раненых в кровать,
но те отказались. Один только сосед по фамилии Сикора оказал мне некоторую помощь. Из раненых двое умерли, остальные выздоровели, но остались калеками.

В доме Вольфцупа оказалась вырезанной вся семья. Осталась в живых одна девушка, получившая 28 ран. Убийства начались, <как только казаки>(cлова, заключенные в угловые скобки, вписаны от руки) подошли к дому с пулеметами [и с] санитарным отрядом. По команде «стой» часть выстроилась цепью, и некоторые казаки рассыпались по ближайшим домам и начали резать.

В доме Земельман  убито 21 чел. и двое ранено. К дому подошли гайдамаки стройными рядами с двумя пулеметами. С ними была сестра милосердия и один с повязкой Красного Креста, оказавшийся впоследствии доктором Скорником (Во время суда над рядом устроителей погрома, который проводился большевиками в г.Одессе, в печати его фамилия передавалась как Скорняк. См. примечания № 68.), заведовавшим санитарным отрядом. В доме Блехмана убито 6 чел.: один убит ударом по голове, отчего череп раскололся пополам. Девушка была ранена в заднюю часть тела, для чего было приподнято платье.

В дом Крочака ворвались 8 чел. и первым делом разбили вдребезги все окна. Пять вошли в дом, а трое остались на улице. Вошедшие схватили старика Крочака за бороду и потащили к кухонному окну, откуда перебросили его к тем, которые стояли на улице, где его тут же убили. Затем они убили старуху-мать и двух дочерей, а бывшую у них в гостях барышню они за косы вытащили в другую комнату, затем выбросили ее на улицу, где она была зверски убита. Затем они вновь вернулись в дом и нанесли несколько тяжелых ран 8-летнему мальчику, который затем совершенно оглох. Старшему брату они нанесли 9 ран в живот и бок, положив его на труп убитой матери, нанесли ему еще две раны, сказав: «Теперь мы уже с ним покончили».

В доме Зазули убита дочь, которую долго мучили. Мальчик в доме получил несколько ран и притворился мертвым. Мать предложила убийцам деньги, но они ответили: «Мы только за душой пришли».

По показанию свидетеля Глузмана, он в субботу 15 февраля очутился на улице, но милиционеры советовали ему идти домой. Придя домой, он застал у себя в квартире 16 чел. соседей. Из окна они заметили отряд гайдамаков, вооруженных с ног до головы, подошедших к дому в полном порядке. Он стал уговаривать жену и дочерей, чтобы те спрятались, так как  боялся за их честь. Но те не хотели без него прятаться. Гайдамаки всех выгнали во двор, а затем один из них подошел к воротам и крикнул к оставшимся: «Идите сюда, здесь много жидов». Гайдамаки вскоре всех окружили, сам Глузман очутился возле двери, ведущей в погреб, а возле него стояла его семья. Его ударили два раза штыком, и он свалился в погреб. Это его спасло. Его жена, которая стояла наверху, была убита. Он также заметил, что один раненый молодой человек просил его пристрелить. Гайдамак в него два раза выстрелил. На это другой ему заметил: «Зачем ты стреляешь, ведь атаман приказал резать, но не стрелять». Тот ответил: «Но что делать, ведь он сам просит». Резня продолжалась от двух часов до пяти с половиной. Она бы, вероятно, затянулась до поздней ночи, но комиссар Таранович, не будучи посвящен во все планы Семосенко и Киверчука, ужаснулся при виде того кровавого разгула, который разыгрался в городе. Он побежал к Семосенко и стал настойчиво просить, чтобы он прекратил резню, но тот на его слова и внимания не обратил. Таранович отправился на телеграф и по прямому проводу сообщил губернскому начальству [в] Каменце (Так в тексте, вероятно, имеется в виду г. Каменец.) о происходящем в Проскурове. Оттуда ему сообщили местонахождение командующего фронтом Шаповала, и Таранович, по прямому же проводу, вызвал последнего и доложил ему о происходящем, а равно и о своем разговоре с Семосенко. Коновалов(Ошибка в тексте; имеется в виду М.Ю. Шаповал.) тут же протелеграфировал приказ Семосенко о немедленном прекращении резни. Этот приказ Таранович отнес Семосенко, тот тогда заявил: «Хорошо, на сегодня резни хватит». Знаком рожка было дано знать гайдамакам о прекращении их действий. Гайдамаки тогда собрались на ранее назначенном месте и оттуда в походном порядке с песнями отправились на место своей стоянки за вокзалом.

Сведения о действиях комиссара Тарановича сообщены свидетелями Верхола(Так в тексте, следует: свидетелем Верхолой. В дальнейшем неправильное склонение имени Верхолы в тексте не оговаривается.), а равно зафиксированы в следственном производстве, произведенном большевистской властью, о действиях Тарановича. С этим следственным материалом я лично ознакомился. Надо отдать справедливость гайдамакам: они честно исполняли свою присягу; они беспощадно резали, но не грабили. В некоторых домах им предлагали деньги, и они деньги рвали на клочки. Если бывали отдельные случаи грабежа, то в виде исключения. Но вместе с гайдамаками резали евреев также и другие казаки, преимущественно из сотни Киверчука, а равно и милиционеры. Эти, не будучи связанными присягой, не только резали, но и грабили. Но главным образом грабежи происходили ночью, после того как резня уже была закончена. Это были не грабежи в тесном смысле слова, а расхищение имущества, оставшегося, так сказать, без хозяина, вследствие того, что семьи вырезались целиком. В расхищении этого имущества <участвовали казаки, милиционеры,>(Слова, заключенные в угловые скобки, вписаны от руки) а равно и уголовный элемент, выпущенный из тюрьмы, по всем данным, по распоряжению Киверчука, который это  сделал, очевидно, с той целью, чтобы на них в случае надобности валить вину за происшедшее. По распоряжению того же Киверчука была обезоружена милиция, и с оружием остались лишь те милиционеры, которые являлись помощниками гайдамаков.

О том, что в доме все живое вырезано, по иронии судьбы, свидетельствовали ярко освещенные окна. Дело в том, что в Проскурове все дома освещаются электричеством, которое там весьма доступно. Религиозные же евреи, которых в Проскурове большинство, верные своему закону, в субботу или, вернее, в ночь с пятницы на субботу, огня не гасят, горит до утра, когда оно, [электричество], гаснет за прекращением тока; затем, в субботу вечером, с подачей тока, само зажигается. Евреи после ужасного дня субботы 15 февраля огня не зажигали. Тем ярче был огонь в окнах домов, где еврейские семьи были сплошь вырезаны. На этот-то огонек и шли грабители.

Бывали, конечно, недоразумения, когда они попадали в христианские семьи. Этим объясняются те единичные нападения на христианские квартиры в ночь с субботы на воскресенье, о которых в своих показаниях сообщает свидетель Верхола и доктор Ставинский. [По словам свидетеля] Верхолой и [председателя] Гор[одской] думы доктора Ставинского, они лишь поздно вечером узнали о происшедшей резне и отправились пешком по улицам. Они видели много валявшихся трупов, они также заходили в освещенные квартиры, где лежали зарезанные люди, предполагая основать перевязочный пункт для раненых, они заходили в некоторые аптеки, но там они встретили уже названного раньше Скорника, который реквизировал весь перевязочный материал для казаков, утверждая, что среди них много раненых, привезенных с фронта, что по проверке не подтвердилось.

Этот доктор Скорник вместе с сестрой милосердия и двумя санитарами принимал активное участие в резне. Особенно отличался доктор Скорник. Когда другая сестра милосердия, возмущенная его образом действий, крикнула ему: «Что Вы делаете, на Вас повязка Красного Креста», — он сорвал с себя и бросил ей повязку, а сам продолжал резать. По показаниям 3 гимназистов, реквизированных в Елисаветграде гайдамаками для службы в санитарном отряде, Скорник, когда являлся после резни в свой вагон, хвастал, что в одном доме они нашли такую красавицу-девушку, что ни один гайдамак не решился ее зарезать, тогда он собственноручно ее заколол. Действительно, по словам свидетелей, на кладбище среди трупов оказался труп заколотой молодой девушки редкой красоты.

Так как весь персонал санитарного отряда доктора Скорника заболел тифом, то никто из этого отряда не успел эвакуироваться с отходом петлюровцев. Он целиком попал в руки большевистской власти, и в результате произведенного следствия уличенные были отправлены в Одессу без суда над ними. Я ознакомился со следственным материалом и должен указать, что  
доктор Скорник безусловно уличается как активный участник. Установлено, между прочим, что он морфинист, и вообще на всех производил впечатление странное (см. показания доктора Ставинского).

На следующее утро отдельные убийства евреев, как на улицах, так и в  домах, продолжались. Евреи продолжали прятаться и очень немногие из них выходили на улицу.

По словам свидетеля Цацкиса, он утром в воскресенье, одевшись в крестьянское платье, пошел к Александровской улице и подошел к группе гайдамаков, беседовавших с обывателями. Он слышал, как гайдамаки говорили, что до двух часов будут убивать в одиночку евреев, а с двух часов повторят вчерашнюю резню.

Доктор Ставинский в качестве председателя Городской думы вместе с городским головой и другими лицами отправился в комендатуру с просьбой прекратить резню. Туда же явился и свидетель Верхола, который особенно на этом настаивал. Там же в комендатуре было решено созвать Городскую думу, на заседание которой обещали явиться Семосенко и Киверчук. Когда Верхола и Ставинский отправились в Думу, то по дороге им пришлось быть свидетелями отдельных случаев убийства и поранения евреев. Один еврей был на их глазах застрелен у самой Думы. В Думу собралось очень немного гласных. Из евреев явился только один Райгородский. Другие евреи должныбыли с пути вернуться, так как на них производились покушения (см.
показания Маранца). Дума открыла свое заседание сейчас же после появления Семосенко и Киверчука. Открывший заседание доктор Ставинский обрисовал в немногих словах создавшееся положение. Слово взял Семосенко и в своей речи он  объяснил, что происшедшее было вызвано исключительно евреями, которые, будучи сплошь большевиками, замыслили вырезать гайдамаков и прочих казаков. Он и впредь будет так поступать, так как он это считает своим священным долгом. В таком же духе высказался и Киверчук. Тогда слово взял Верхола.

Считаю здесь необходимым сказать несколько слов о личности Верхолы. Верхола вышел из народа и образовался самоучкой. Он окончил художественное училище; учительствовал в народных школах; слушал лекции в университете. По своим убеждениям он — социал-демократ и украинец-патриот. При первой Раде он был избран гласным городской Думы, а также председателем земской Управы. Дважды он выполнял обязанности комиссара г. Проскурова. Когда произошел переворот в пользу гетмана, он, считая гетманскую власть реставрационной, не счел возможным лично продолжать общественную и административную работу. Он сложил с себя все обязанности и ушел в частную жизнь. Верхола был очень популярен среди населения, а в особенности среди евреев. Когда начались крестьянские восстания против гетмана, австрийские власти арестовали Верхолу, обвиняли его в организации этих восстаний. Он был увезен в Тернополь, где просидел два месяца в тюрьме, а затем, когда его везли в суд, ему удалось с пути бежать, и он все время скрывался. В Проскуров он вернулся лишь 13 февраля, за два дня до резни. Ему немедленно по возвращении предложено было взять обратно свое  заявление о сложении своих обязанностей гласного Думы, на что он согласился. Когда же началась резня, Верхола обрек себя на беспрерывный труд, чтобы приостановить разыгравшиеся события.

Взяв слово после Семосенко и Киверчука, он обратился к Думе с большой речью, в которой указал, что то, что произошло в Проскурове, является позором для Украины. Говоря о былых заслугах казачества, он доказывал, что в данном случае Семосенко одел в казацкое платье разбойников, став их атаманом. Обращаясь к Семосенко, он сказал: «Вы боретесь против большевиков, но разве те старики и дети, которых ваши гайдамаки резали, являются большевиками? Разве вы не знаете, что есть большевики среди других наций, а равно среди украинцев?» Он убеждает Семосенко ради чести Украины распорядиться о немедленном прекращении происходящих ужасов. После Верхолы высказался в кратких словах Райгородский, который от
имени евреев всецело присоединился к его словам. Семосенко возразил Верхоле в тех же словах, в которых он высказался в
первой речи. Он заявил, что борется не против стариков, женщин и детей, а исключительно против большевиков. Глядя в упор на Верхолу, он сказал, что он действительно не сомневается, что и среди украинцев, к несчастью, имеются большевики, но он их и не пощадит. Он изъявляет согласие отдать приказ о прекращении того, что происходит, с тем чтобы трупы убитых были без замедления преданы земле. Он также считает нужным поставить на вид городской Думе, что та, зная о предстоящем большевистском выступлении, его об этом не предупредила. Против этого упрека возражали доктор Ставинский и гласные Думы.

Верхола снова взял слово, поблагодарил Семосенко за его готовность отдать приказ о прекращении этих ужасов, но настаивал, чтобы он вернул казаков, посланных в Фелыштин и др. места для учинения там еврейской резни. На это Семосенко ответил, что в Фелыштине было такое же большевистское восстание, как и в Проскурове, и что оно должно иметь те же последствия, что и здесь. Однако после долгих настояний Семосенко изъявил согласие отозвать посланных казаков.

В том же заседании Думы, в присутствии того же Семосенко и Киверчука, было постановлено, что охрана города передается агитационному отряду, с начальником которого Верхола успел переговорить раньше. Сам Верхола был избран заведующим этой охраны. Не теряя времени, он отдал в типографию для напечатания следующее объявление: «По приказу атамана и с согласия
его, выраженного в Думе, резня мирного населения прекращена. Казаки отозваны из города. Охрана возложена на агитационный отряд, и Дума гарантирует жителям полное спокойствие. Жизнь должна войти в норму. Отдан приказ расстреливать всех пойманных на месте грабежа, а также казаков, которые появятся в городе после 6 часов вечера».

Когда объявление было набрано, Верхола принес его оттиск в комендатуру для получения разрешения на расклейку его по городу. Но в комендатуре он был арестован, так как Семосенко и Киверчук нашли, что он не имел права выпускать такое объявление, которое, к тому же, написано в неуместных выражениях. По распоряжению Семосенко Верхола должен был быть отправлен на вокзал для суда над ним, что, в сущности, означало ДЛЯ РАССТРЕЛА. Но пришедший в комендатуру городской голова Сикора и члены Украинского национального союза, узнав о происшедшем, объявили Семосенко и Киверчуку, что такая расправа с Верхолой вызовет жестокую месть многих украинских организаций, его хорошо знающих.

В результате Семосенко распорядился, чтоб над Верхолой было произведено следствие, и он тут же был освобожден. Взамен объявления, которое предполагал выпустить Верхола, Семосенко издал наказ, в котором объявил Проскуров и уезд на военном положении и запретил всякое движение на улице после 7-ми вечера. В этом наказе он, между прочим, пишет: «Предупреждаю население,  чтобы оно прекратило свои анархистские выступления, так как у меня  достаточно сил для борьбы с ними. На это я больше всего указываю жидам. Знайте, что вы, народ, всеми нациями нелюбимый, — а вы производите такой беспорядок между крещеным людом. Неужели вам не хочется жить. Неужели вам не жалко своей нации. Вас, если не трогают, то и сидите тихо, а то такая несчастная нация, да еще бунтует бедный народ».

В дальнейшем в том же наказе Семосенко требует, что все склады, магазины и лавки начали немедленно функционировать. Он также приказывает в трехдневный срок переписать все вывески по-украински: «Чтобы я ни одной московской вывески не видел. Вывески должны быть написаны литературно, заклейка букв строго воспрещается. Виновные в этом будут предаваться военному суду».

В тот же день был выпущен и другой наказ, в котором Семосенко пишет, что «в ночь с 14 на 15 февраля какие-то неизвестные бессовестные, нечестные люди подняли восстание против существующей власти. Люди эти, по  имеющимся сведениям, принадлежат к еврейской нации и хотели забрать в свои руки власть, чтобы произвести путаницу в государственном аппарате и повести столь много перестрадавшую Украину к анархии и беспорядку. Были приняты самые решительные меры, чтобы восстание было подавлено. Возможно, что между жертвами есть много невинных, так как ничто не может быть без ошибки. Но кровь их должна пасть проклятием на тех, которые проявили себя провокаторами и авантюристами».

На следующий день был издан новый наказ, в котором Семосенко пишет, что печальный факт показал, что в час восстания большевиков 14—15 февраля местный гарнизон поддержал большевиков, что солдаты этого гарнизона явно перешли на сторону большевиков. Поэтому он объявляет 15-й Белгородский и 8-й Подольский полк расформированными. Для принятия от них имущества и документов он назначает представителей 3-го Гайдамацкого полка и комиссию из Запорожской бригады (все эти наказы приобщены, см. н. 3).

Как видно из показаний Верхолы, а равно и других свидетелей — убийства продолжались в течение трех дней. Однако после заседания городской Думы массовая резня была прекращена. Но в продолжение всего дня воскресенья, а равно и в понедельник, были многочисленные случаи отдельных убийств евреев как в домах, так и на улицах. Происходили также избиения евреев в окрестных деревнях, куда проникали гайдамаки по собственному усмотрению или по приглашению крестьян. Евреи метались во все стороны, ища выхода из положения. Больше всего они возлагали свои надежды на Верхолу. Так как комиссар Таранович явно уже тяготился своими обязанностями и просил об отставке, которая ему не давалась за отсутствием подходящего заместителя, то общественные деятели, главным образом евреи, просили Верхолу принять на себя обязанности комиссара. Последний согласился, и они вместе с Тарановичем по прямому проводу вызвали губернского комиссара, который хорошо знал Верхолу по прежней его службе и охотно согласился заменить им Тарановича. Тут же было передано телеграфное распоряжение о назначении Верхолы комиссаром, что, между прочим, было крайне  
неприятно Семосенко и Киверчуку.

После своего вступления во власть Верхола выпустил два воззвания, в которых указывал, что «всякий призыв к национальной вражде, а особенно к погромам, ложится позором на Украину и является препятствием для ее возрождения». Подобные призывы были всегда оружием для реакционеров. Всякое проявление со стороны сильнейшей нации насилия над слабейшей  
доказывает, что та нация не может воспринять тех форм, которые основаны на равенстве и братстве. Такие приемы только на руку врагам Украины, и он выражает надежду, что население не поддастся на такую провокацию. Он требует всех агитаторов, призывающих к погрому, задержать для передания  военно-полевому суду». В другом воззвании он требует, чтобы все награбленные вещи были снесены в комиссариат для возвращения их по принадлежности.

Как было уже упомянуто, в воскресенье предполагалось повторить субботнюю резню. 3 гайдамака, явившиеся в воскресенье утром в городскую Управу,между прочим, заявили в присутствии Верхолы, что им предоставлено резать евреев в течение трех дней. Но после воскресного заседания Городской думы Семосенко действительно распорядился о прекращении резни, и в массовом масштабе она больше не повторилась. Но убийства отдельных евреев, как уже указано, повторилось в воскресенье и понедельник. Эти убийства были многочисленны. По распоряжению Семосенко жертвы субботней резни должны были быть погребены в понедельник. Таким образом, трупы оставались в домах и валялись на улицах с субботы до понедельника. Много трупов было изгрызено свиньями.

В понедельник с утра многочисленные крестьянские подводы с наваленными на них трупами направились к еврейскому кладбищу. Трупы привозились в течение всего дня и заполнили собой все кладбище.

По словам свидетеля Финкеля, он сам, будучи на кладбище, насчитал свыше тыся читрупов. Нанятые крестьяне копали на кладбище огромных размеров яму, которая должна была стать братской могилой для жертв резни. На кладбище, по словам того же Финкеля, появились мародеры, которые под разными предлогами подходили к трупам, ощупывали их и грабили. Являлись также родственники убитых, разыскивали их трупы и вынимали из карманов ценности, во многих случаях весьма значительные, но очень много трупов оказались уже раньше ограбленными. Находили женщин с отрезанными на руках пальцами, на которых, очевидно, были кольца.

Похоронами распоряжался надзиратель Добровольский, которому было приказано, чтобы к ночи ни одного трупа не осталось не погребенным. Однако похоронить все трупы удалось лишь в 4 часа утра во вторник. Надо добавить, что, кроме общей братской могилы, были выкопаны еще 4 могилы поменьше, в которых также похоронено много трупов. Некоторым удалось похоронить своих родственников в отдельных могилах.Как уже указано, отдельные убийства евреев продолжались и в последующие дни, как в Проскурове, так и окрестностях. Много людей было убито подороге к ближайшим местечкам, в поле и в лесу; убивались также евреи в ближайших селах и деревнях.

Кроме тех евреев, которых убивала разнузданная гайдамацкая чернь, сами власти многих евреев арестовывали под предлогом, что они большевики, а затем расстреливали. В этом отношении особенно проявил себя помощник Киверчука — Ковалевский, сын местного домовладельца, крайне испорченный и жестокий молодой человек (из показаний Сары Гельман).

Весьма интересно в этом отношении показание свидетеля Цацкиса, который вместе с 10 лицами был поставлен к расстрелу, но спасся каким-то чудом. Этот Цацкис, о котором уже мною упоминалось, в воскресенье утром, одетыйв крестьянское платье, подслушал заявления гайдамаков — обращение к толпе христиан о том, что с двух часов будут повторять вчерашнюю резню. Услышав эти слова, отправился в дом своих родителей, живших на Александровской улице возле комендатуры, чтобы предупредить их о предстоящей резне. В доме, кроме своих родителей и сестер, он застал своего младшего брата, еще двоюродного брата и одного дальнего родственника. Из окна они вскоре увидели, как к дому приближается пять гайдамаков с помощником коменданта Ковалевским. Этот Ковалевский был хорошо знаком с его младшим братом и дал даже ему разрешение на право ношения револьвера. Старика-отца и бывших в доме женщин они наскоро спрятали на чердаке, сами же открыли дверь гайдамакам. Вошедший Ковалевский заявил, что он пришел искать в доме тайный аппарат и оружие. Брат ему заметил, что аппарата в доме нет и что унего имеется револьвер с разрешением того же Ковалевского. Этот револьвер, а равно и разрешение он тут же ему передал. Ковалевский сделал вид, что ищет под кроватями аппарат, а затем приказал им всем следовать за ним. Науказание, что они не могут оставить дом и что необходимо кому-нибудь остаться, он, после долгих просьб, согласился оставить в доме их дальнего родственника. Два гайдамака также остались в квартире, а трое отвели их в комендатуру и поместили в камеру, где уже было много арестованных, как евреев, так и христиан, заподозренных в большевизме. В продолжение всего дня туда прибывали много новых арестованных и, наконец, туда привели и его отца. Оказалось, что оставшиеся в доме два гайдамака забрались на чердак и арестовали там отца. К вечеру оказалось 32 христианина и 15 евреев. Над арестованными всячески издевались, но особенно жестоким издевательствам подвергался один поляк, бывший помещик. Его все время избивали шомполами и подвергали другим истязаниям. Стали вызывать отдельных лиц к допросу. Вызвали также и его брата. Допрашивал тот же Ковалевский, но это небыл настоящий допрос, а лишь одна его видимость, так как вопросы предлагались самые несерьезные.

На следующий день, около 5 часов вечера, всех арестованных вывели наулицу и построили в шеренгу, отдельно христиан, отдельно евреев. К группе евреев подошел один здоровый гайдамак и торжествующе сказал: «Ну, жиды,больше к нам не вернетесь, всех вас отправим в земельный комитет», что на языке гайдамаков означало «отправим на тот свет». Всех арестованных повелик вокзалу, а по дороге продолжали над ними издеваться, особенно над тем же поляком. На вокзале их всех поместили в отдельный вагон. Вечером начали по очереди вызывать христиан. Их, оказывается, вызвали в соседний вагон, где три подвыпивших казака о чем-то спрашивали их, а затем переводили втретий вагон. Прошло некоторое время и из вагона вывели пять евреев, в том числе и брата Цацкиса. Когда в продолжение часа они обратно не вернулись и о них никаких сведений не поступило, то оставшиеся евреи поняли, что их повели на расстрел. Как указано, христиан после опроса поместили в другой вагон, только одного из них вернули обратно, в тот вагон, где остались евреи.

Часов около 10 вечера всех их, т.е. 10 евреев и 1 русского, вывели из вагона на полотно железной дороги. Евреев отвели в сторону и первым делом обыскалии забрали деньги. Затем всех поставили в два ряда и повели к откосу реки на расстояние 10 верст от места, где стояли вагоны. Было ясно, что их ведут на расстрел. По дороге шедший с ним рядом гайдамак ощупал его тулуп. Он заметил: «Что смотришь, хороша ли тебе шкура после меня останется?» На это гайдамак, пригрозив ему прикладом, крикнул: «Молчи, жидюга, а то забью тебя прикладом». Шедший впереди его отец, услышав эти пререкания, обратился к нему по-еврейски с просьбой не спорить, дабы они над ним перед смертью не издевались. Всех наконец провели к откосу и велели снять платьеи сапоги. Они все остались в одном белье. Он просил разрешения проститьсяс отцом. Ему разрешили. Он подошел к отцу и, взяв его за руку, вместе с нимистал выкрикивать слова предсмертной молитвы, упоминая в ней имена своих детей. Затем всех поставили в одну шеренгу лицом к реке, а позади их раздалась команда и были даны три залпа. Все упали, в том числе и он сам. Раздались стоны и крики раненых. Гайдамаки подбежали и стали приканчивать стонавших. Особенно им долго пришлось возиться с русским, который упорно боролся со смертью. Наконец все стихло. Казаки ушли. Цацкис начал себя ощупывать и удивился, что он не только жив, но и не ранен. Убедившись, что никого вблизи нет, он бросился стремглав бежать по направлению к ближайшей деревне. В одном месте, проходя по реке, он провалился сквозь лед и очутился по колена в воде. Но ни усталости, ни холода он не ощущал. Он наконец добрался до деревни и пришел в дом знакомого крестьянина, разбудил его и рассказал о случившемся. Крестьянин плакал, слушая его рассказ, но советовал ему у него не оставаться в виду близости города. Он дал ему сапоги и платье, и тот направился в следующую деревню, а оттуда благополучнодобрался до м. Меджибож.

Были и другие случаи чудесного избавления от нависшей смерти. В этомотношении весьма интересен рассказ молодого человека Гальперина, который 4 раза был поставлен лицом к лицу смерти, но каждый раз спасался. Он был учеником коммерческого училища, а перед погромом состоял в квартальной охране. Одет он был в солдатскую шинель и шапку. В субботу после обеда, когда на улице уже валялись трупы зарезанных людей, он отправился к своему дому, находящемуся в конце города, по направлению к деревне Заречье. Недалеко от своего дома он встретил толпу гайдамаков, и один из них его остановил и спросил, жид ли он или русский. Он ответил, что он русский. Тот потребовал документы, и он ему показал ученический билет коммерческого училища, в котором вероисповедование обозначено не было. Казак повертел документ, отнесся к нему несколько подозрительно, но потомсказал: «Ну, иди». Когда затем на Гальперина бросились другие казаки, первый им крикнул: «Пустите, это русский». Гальперин подошел к своему дому, который оказался запертым и с выбитым окном. Он не решался зайти в дом, и в последствии он только узнал, что его родные спрятались и не пострадали. Зато живший в том же доме богатый еврей Блехман оказался со всей своей семьей, состоявшей из 6 чел., зарезанным и ограбленным. Гальперин отправился в ближайшую деревню Заречье и зашел к своему знакомому еврею Розенфельду. Около 9 часов вечера начали ломиться в дверь, и в дом ворвались крестьянские парни, которые набросились на старика Розенфельда и убили его. Сам он вместе с сыном Розенфельда бросился бежать по направлению к лесу. Не будучи в состоянии долго бежать, он остановился. Парни его окружили и выстрелили в него, но убедившись, что он не ранен, они решили отвести его в город и отдать в руки гайдамакам. Как раз в это время из городаявился один крестьянин и стал рассказывать о том, что там происходит. Парни остановились, чтобы послушать пришедшего, и Гальперину удалось в этовремя скрыться. Он тогда пошел по направлению к деревне Гриновцы. В этой деревне жили его знакомые евреи Бухеры, но так как уже было очень поздно, он не решился пойти к ним в дом и остался ночевать в поле. На следующийдень он пошел в дом, но там стало известно, что крестьяне собираются на сход для обсуждения вопроса, как поступить с евреями, живущими в деревне. Он тогда ушел обратно в город, но так как там было неспокойно и своих родных он не нашел, то опять вернулся в деревню. Он переночевал в деревне, а утром в понедельник туда явились три гайдамака и начали искать евреев. Тогда он с двумя молодыми людьми и одной девушкой побежали в лес, чтобы там спрятаться. Однако, пробыв некотороевремя в лесу, они решили, что будет более безопасно, если они отправятся вгород, и они пошли по направлению к Проскурову. По дороге они встретили трех крестьянских парней, возвращавшихся из города в деревню. Один изних был с винтовкой. Парни их остановили и посмотрев их документы, сказали: «Нам таких-то и нужно». [Они] не вернули* обратно в деревню. Он сам с крестьянином, который был с ружьем, сел на дровни; два других парня идве молодых барышни пошли пешком, тут им встретились те трое гайдамаков, которые раньше приходили в деревню, а теперь возвращались в город. Гайдамаки их остановили. Парень с винтовкой в руках сошел с дровень и объяснил гайдамакам, что он везет обратно в деревню захваченных евреев.Тогда гайдамаки выхватили шашки и начали рубить шедших пешком молодых людей, в том числе и девушку. Все трое оказались убитыми. Увидев это, Гальперин, оставаясь на дровнях, погнал лошадь, и она понесла его по направлению к деревне. Один из гайдамаков бросился бежать, но не мог его догнать. Отъехав на значительное расстояние, Гальперин сошел с дровень,побежал в поле и распростерся в снегу. Был туман, и его нелегко было заметить. Однако через некоторое время около него оказались крестьянские подростки, которые решили передать его, как еврея, гражданским властям. Они повели его в деревню Гриновцы, стащив с него по дороге браслетные часы.

В Гриновцах же, где проживали Бухеры, все евреи оказались арестованными, и его присоединили к ним. Относительно д. Гриновцы надо отметить следующее. В этой деревне проживало около 40 евреев, считая в том числе и детей. Все они носили фамилию Бухер и представляли собой потомство некоего Бухера, издавна поселившегося в этой деревне. Между Бухерами и местными крестьянами всегда были добрососедские отношения. Тем не менее, когда весть о проскуровской резне дошла до деревни, то молодые крестьяне решили разделатьсяи со своими евреями. Некоторые из них отправились в Проскуров и оттуда привели тех трех гайдамаков, о которых уже упомянуто. Узнав об этом, все евреи попрятались, но крестьяне разыскали их, в числе 33 чел., и вместе сгайдамаками их окружили. Был поднят вопрос, разделаться ли с ними здесь или где-нибудь в другом месте. Гайдамаки прежде всего обыскали всех евреев и забрали у них все деньги и ценности, в общем на сумму свыше 30 тыс.руб. Затем гайдамаки предложили их всех тут же перерезать. Но старики-крестьяне заявили гайдамакам, что они сами расправятся со своими жилками, но не здесь в деревне, а где-нибудь за селом. Евреев вместе с женами идетьми посадили на дровни и повезли по направлению к Проскурову. Попути молодые крестьяне хотели с ними расправиться, но старые крестьяне настаивали на том, чтобы передать их в руки властей, которые сами учинят расправу.

Их привезли в проскуровскую комендатуру, а оттуда препроводили к станционному коменданту на вокзале. Тот, в свою очередь, препроводил их в штабвоенно-полевого суда, но оттуда их обратно вернули в комендатуру, а оттуда в камеру для арестованных. Так как воля в резне в Проскурове уже в значительной мере ослабела, то всех их решено было на следующее утро освободить.

Но, будучи освобождены, они уже больше в свои дома в Гриновцах не вернулись (из показаний Бухеров). Что же касается Гальперина, то он вовремя всех этих переходов успел скрыться.

О случае чудесного избавления рассказывает также свидетель Маранц. В воскресенье 15 февраля он, как гласный думы, направился в думу, чтобы присутствовать на памятном заседании, где выступали Семосенко и Киверчук. По дороге он встретил гласного Штера и пошел вместе с ним. В это время они заметили, что за ними на извозчике гонится гайдамацкий офицер. Поравнявшись с ними, он соскочил с извозчика, выхватил шашку и бросился наних. Еще момент, и посыпались бы удары шашкой. В эту минуту с противоположного тротуара кто-то окликнул офицера. Тот обернулся в противоположную сторону, а Маранц и Штер успели скрыться в ближайший дом и, таким образом, спаслись.Должен сказать, что в городе наступило со среды 19 февраля относительное спокойствие. Само собой разумеется, что евреи магазинов не открывали,так как им было не до того. Семосенко же издал приказ о том, чтобы магазины были немедленно открыты.

22 февраля Семосенко выпустил наказ о том, что, по имеющимся у него сведениям, в Проскурове находятся много большевистских агитаторов, а потому он требует от населения, чтоб сегодня же до 8 часов все эти агитаторы-большевики были выданы властям, в противном случае им будут приняты самые решительные меры. Вместе с тем он вновь требует, чтобы все магазины были немедленно открыты под страхом штрафа в 6 тыс. руб. с каждоготорговца.

Евреи в этом наказе увидели новую придирку и новую угрозу. Чтобы задобрить Семосенко, они собрали между собой сумму в триста тыс. рублей и через городское самоуправление решили передать их для нужд гарнизона. Передачу этой суммы взял на себя городской голова Сикора, который так неудачно повел дело, что Семосенко, получив означенную сумму и зная, что она собрана исключительно евреями, счел, однако, возможным выпустить наказ, в котором писал, что им получено триста тыс. рублей не от евреев, а «от всего населения Проскурова», которое он благодарит за то, что оно надлежащим образом оценивает труды его казаков. Центральным же властям он сообщил, что жители Проскурова в благодарность за ведение порядка в городе и освобождение его от большевиков внесли ему для нужд гарнизона триста тыс. рублей.

27 февраля Семосенко выпустил наказ, который начинается словами: «Жиды, до меня дошли сведения, что вы вчера хотели устроить собрание на Александровской улице для захвата власти и что через 4 дня вы готовитесь устроить такое же восстание, которое было 14—15 февраля». Затем следуют соответствующие угрозы. Этим наказом евреи были окончательно ошеломлены, так как всем было известно, что никакого собрания не предполагалось и что евреи меньше всего думали о захвате власти. Они заметались и первым делом обратились к комиссару Верхоле.

Верхола же имел в своих руках некоторые данные, свидетельствующие отом, что кто-то в Проскурове распространяет провокационные слухи в своих корыстных интересах. Надо заметить, что из Каменца в Проскуров была командирована комиссия для расследования бывшего разгрома. Но Семосенко, как показывает Верхола, своей властью комиссию расформировал и назначил свою комиссию для расследования не погрома, а большевистского выступления.

Одним из наиболее деятельных членов этой комиссии оказался гайдамак Рохманенко, настоящая фамилия которого была Рохман. Этот Рохман, будучи евреем, поступил, по его собственным словам, в гайдамаки в качестве добровольца. Он выдавал себя за бывшего студента и за сына богатого кожевенного заводчика из Киева. Но, по собранным мною сведениям, он был человек малоинтеллигентный, нуждающийся и живший раньше на средства, которые он добывал уроками по еврейскому языку. Этот Рохман втерся в доверие к Семосенко, был назначен в следственную комиссию, а в качестве члена комиссии получил возможность по своему усмотрению арестовывать людей и привлекать их к ответственности. Он арестовывал преимущественно сыновей богатых родителей и через другого еврея Прозера, у которого он проживал на квартире, получал за них выкуп (из показаний Штера).

Верхоле удалось выяснить, что не только Рохманенко занимается шантажом и вымогательством, но что взятки берут и другие члены комиссии. Обо всем этом он сделал подробный доклад Семосенко и настаивал, чтобы тот предоставил ему право арестовать их всех. Но Семосенко, после больших колебаний, дал согласие на арест Рохманенко, но наотрез отказался дать разрешение на арест других. Верхола произвел обыск у Рохманенко, отобралу него 18 тыс. руб. наличными деньгами, арестовал его и на допросе принудил сознаться в шантажах и вымогательствах. При этом Рохманенко объявил, что полученные им взятки он большею частью передавал начальнику штаба Семосенко — Гаращенко. Верхола произведенные им дознания передал Семосенко, а самого Рохманенко передал в руки судебного следователя.

Несмотря на неоднократные напоминания Верхолы, следственное производство велось крайне вяло, а затем оно куда-то исчезло. На просьбы, обращенные к Семосенко, вернуть хотя бы акты дознания по делу, последние возвращены не были. Сам Рохманенко, будучи в тюрьме, хвастал, что никто не смеет предать его суду, что он скоро будет свободен и жестоко отомстит своим врагам. Когда началась эвакуация петлюровцев из Проскурова, решенобыло перевести Рохманенко из общей тюрьмы в другое место, так как опасались, что его друзья его освободят и увезут. Во время перевода из тюрьмы кто-то из личной мести его застрелил. Так покончил свои дни этот авантюрист и отщепенец, который, между прочим, хвастал, что принимал активное участие в еврейской резне.

Само собой разумеется, что наказ Семосенко от 27 февраля был издан под влиянием провокационной деятельности Рохмана-Рохманенко и других членов пресловутой комиссии, которым нужно было в своих корыстных интересах сеять панику и тревогу среди евреев.

Действительно, евреи не выходили из состояния панического страха. Вместе с комиссаром Верхолой они обсуждали все меры, которые могли бы быть приняты для того, чтобы избавиться от Семосенко. Наконец Верхола обратился к председателю Украинского национального союза — Мудрому (65), который состоял в дружеских отношениях с непосредственным начальником Семосенко — корпусным командиром Коновальцем (66), и просил оказать влияниена Коновальца в том смысле, чтобы Семосенко был переведен в другое место, так как при нем немыслимо успокоение проскуровского населения. Верхола также заручился в этом отношении содействием Киверчука, который тяготился тем, что вся власть находится в руках Семосенко, которому он, несомненно, завидовал. Кроме того, Киверчук считал, что Семосенко, вырезав огромную часть еврейского населения, сделал свое дело, и что больше в нем нет нужды. Вместе с Мудрым Верхола отправился в ставку Коновальца и там добился от него приказа о сложении с Семосенко обязанностей начальника гарнизона и о возвращении его на фронт. В свою очередь Киверчук был также вскоре устранен от исполнения обязанностей коменданта города Проскурова и остался лишь комендантом Проскуровского уезда.

Однако Семосенко медлил сложение своих обязанностей. Он предпринимал шаги, чтобы остаться в Проскурове, и со своей стороны интриговал против Киверчука. Ему, по-видимому, было особенно неприятно то нравственное удовлетворение, которое даст евреям его уход. Но когда он убедился, что этот уход неизбежен, он воспользовался тем, что страдал осложенной венерической болезнью, созвал консилиум врачей и через своего адъютанта убедил их, чтобы они дали заключение в том смысле,что ему в интересах его здоровья необходимо временно совершенно уйти от дел и эвакуироваться в какой-нибудь лазарет подальше от Проскурова(из показаний доктора Салитроника). С большой помпой, в сопровождении санитаров и сестры милосердия, Семосенко наконец покинул Проскуров.

Этот Семосенко, заливший еврейской кровью дома и улицы Проскурова, был, по описанию свидетелей, тщедушным молодым человеком 22—23 лет, начавшим свою службу вольноопределяющимся еще в царское время. С деланной серьезностью на лице он на всех производил впечатление человека полуинтеллигентного, нервного и неуравновешенного. Судя по некоторым его резолюциям на докладах, которые я видел, надо признать, что он в то же время был человеком большой сообразительности и крайне решительный.

По приблизительному моему подсчету в Проскурове и в его окрестностяхбыло всего убито свыше 1200 чел. Кроме того, из числа 600 с лишним раненых умерло свыше 300 чел.

Припоминая, что в первом своем наказе Семосенко грозил расстрелом на месте всякому, кто будет призывать к погрому, и что этот наказ не был опубликован благодаря Киверчуку, который тогда вообще воспрепятствовал переходу власти к Семосенко; припоминая также, что эту власть охотно Киверчук предоставил ему, когда он выразил готовность вырезать еврейское население, — я прихожу к выводу, что Семосенко был, главным образом, физическим выполнителем тех кровавых ужасов, которые разыгрались в Проскурове.

Главным же вдохновителем проскуровской кровавой эпохи является, с моей точки зрения, полковник Киверчук — этот старый царский служака, несомненный погромщик и черносотенец...

За Проскуровым остается та печальная заслуга, что им устанавливается новая фаза в погромной технике. Предшествующие погромы имели своей главной целью грабежи, то есть расхищение еврейского имущества; за грабежами следовали убийства, но они все же были на втором плане. На грабежи казаки смотрели как на справедливую награду за свою верную службу, а в убийствах мирных и безоружных людей они видели проявление своей доблести и личной удали.

Начиная с Проскурова, основной целью погромов на Украине является сплошное вырезывание еврейского населения. Грабежи также широко практикуются, но отходят на второй план. В Проскурове повторилась уманская резня времен Гонты. Разница лишь втом, что в Умани при Гонте резали поляков и евреев. В Проскурове же резали одних евреев при строгом нейтралитете со стороны поляков и прочих христиан...

м. Фельштин Подольской губ. Погром 16 февраля.

Фельштинский погром надо рассматривать не как самостоятельный погром, а лишь как эпизод проскуровской резни. Как указано мною в докладе о Проскурове, часть восставших солдат в ночь спятницы на субботу 15 февраля отправились по дороге в Фельштин, чтобы поднять там восстание. Явившись туда, они первым долгом арестовали начальника милиции, и все объявили, что в Проскурове произошел большевистский переворот и что такой же переворот должен произойти во всем Проскуровском уезде; но вскоре они освободили начальника милиции и от него, как и от других лиц, отобрали подписку в том, что те беспрекословно подчинятся вновь организуемой большевистской власти. Однако в тот же день, 15 февраля они узнали, что большевистское восстание в Проскурове провалилось, и тогда ониспешно покинули Фельштин и рассеялись по разным направлениям.

Этот эпизод с большевистским выступлением крайне взволновал местное еврейское общество. Вечером же это волнение усилилось, когда стали доходить смутные слухи о происходящих в Проскурове событиях. Тревога евреев еще более усилилась на следующий день, в воскресенье, когда эти слухи стали более определенными. Евреи тогда обратились к начальнику милиции спросьбой усилить охрану. Тот обещал пригласить в помощь местной охране крестьян с соседнего села Поричья(в документе даны два варианта написания названия села и соответственно местности: Поричье / Поречье), а также из Проскурова, на что он от евреев получил соответствующую сумму денег. Действительно, в понедельник утром из Поричья явились вооруженные крестьянские парни, которые окружили местечко. Это-то и была та вспомогательная охрана, которую набрал начальник милиции. Сам он утром в понедельник уехал в Проскуров. Он вернулся в 6 часу вечера, и вслед за ним появились казаки с красными шлыками, т.е. те самые гайдамаки, которые, как определенно было известно в Фельштине, резали евреев в Проскурове.

Евреи поняли, что они обречены на резню, и начали прятаться кто куда мог. Большинство попряталось в погребах и на чердаках. Многие хотели бежать из местечка, но окружавшая местечко охрана, приглашенная начальником милиции из Поричья, никого из евреев не пропустила. Евреи, таким образом, оказались окруженными.Ночь прошла крайне тревожно. Изредка раздавались отдельные выстрелы.

По показанию свидетеля Данды, дом которого выходит на площадь главной улицы местечка, он из окна своей квартиры видел, как на площади собралось несколько сот гайдамаков, а с ними вместе были многие крестьянские подводы, прибывшие из окрестных деревень. Утром, приблизительно около 7-ми часов, он услыхал звук рожка и увидел, как на площади гайдамаки строятся в ряды. Кто-то им сказал речь, после которой они рассыпались по городу. Вскоре до него стали доноситься крики убиваемых людей. К нему самому вошли 4 гайдамака, и один из них замахнулся на него шашкой, но другой его остановил. От него потребовали денег, и он отдал около 6 тыс. руб., уверяя, что больше у него нет предлагая взять все его вещи, но оставить ему жизнь.

Вещей не взяли и направились к выходу. Тот самый гайдамак, который остановил своего товарища, грозившего ему шашкой, уходя, сказал ему: «Ты лучше спрячься, так как придут другие и тебя, наверно, зарежут». Данда, который был один в квартире, так как свою жену и единственную дочь он предварительно отправил в другое место, при помощи этого гайдамака взобрался на чердак по приставной лестнице, которую тот же гайдамак подал ему на чердак, куда он ее и запрятал. С чердака Данда мог наблюдать все те ужасы, которые происходили в Фельштине. Он видел как убивали старикови детей, которых вытаскивали из домов. Спустя немного времени, он возле своего дома заметил труп женщины и, предположив, что это его жена, соскочил с чердака, чтобы посмотреть на труп. Он убедился, что это не его жена, но обратно в свою квартиру войти не решился, так как на чердак не мог бы уже взобраться ввиду того, что на чердаке осталась лестница. Он тогда вбежал в дом русского соседа и просил его приютить, но оттуда его вытолкали. Тогда он вбежал на чердак соседнего дома и там спрятался в соломе. Это заметили парни из поричской охраны. Они погнались за ним, взобрались на чердак, ноего не нашли, они пытались поджечь солому, но это им не удалось.

Другой свидетель, Свинер, недавно вернувшийся с фронта, рассказывает,что они со своей матерью и сестрами прятались у себя дома и что у них перебывало несколько гайдамацких групп, от которых он откупался деньгами. Когда явилась последняя группа, у него уже денег не оказалось. Он вышел к ней на улицу и стал умолять, чтобы его пощадили. Он прибег к хитрости, и, обращаясь к одному гайдамаку, заявил, что он вместе с ним лежал в окопах во время войны. Гайдамак стал в него всматриваться затем перевел взор на его ноги и сказал: «У тебя хорошие сапоги, отдай их мне». Тот охотно согласился и вместе с гайдамаками вошел в дом, где он снял свои сапоги. Гайдамак, в свою очередь, снял свои и надел его сапоги. Затем он вынул из кармана свежие портянки, передал их Свинеру и помог ему надеть его старые сапоги. Получив еще галоши, он обратился к своим товарищам со словами: «Не будем же мы резать человека, с которым я сидел в окопах». Гайдамаки ушли. К вечеру Свинер со своими домашними, зная, что резня уже кончилась, решили больше в квартире не оставаться и, пробираясь сквозь трупы по улицам, они все выбрались из местечка и всю ночь провели в поле. Они вернулись лишь на следующий день, когда узнали, что в местечке спокойно. Свинер тогда отправился на квартиру своего брата, бывшего председателем еврейской общины; с трудом шагая через трупы, добрался до его квартиры и там увидел своего брата, его жену, ее родителей, а также еще несколько человек, прятавшихся в этом доме, — всех зарезанными.

Свидетель Креймер рассказывает, что он был в Проскурове во время происходившего там погрома. Спасая свою жизнь, он в воскресенье 16 февраля в 12 часов дня отправился пешком в Фельштин, где он постоянно проживает, но в д. Малиничи он был арестован милиционером и препровожден в милицию. Начальник милиции объявил, что он должен препроводить его обратно в Проскуров в комендатуру. На указание, что там его расстреляют и напросьбу не отсылать его туда, начальник милиции ответил, что он сам подвергается большому риску, если он этого не сделает. Он показал ему телеграмму, полученную им от проскуровского коменданта Киверчука о том, чтобы всех агитаторов и евреев расстреливать на месте или препровождать для расстрела к нему в Проскуров.

В это время милиционеры привели целую семью, которая таким же образом выбиралась из Проскурова, направляясь в Фельштин. Но на вопрос, откуда и куда эта семья следует, глава семьи догадался ответить, что они направляются из Фельштина в Проскуров. Тогда начальник милиции распорядился препроводить эту семью обратно в Фельштин. Этим воспользовался свидетель Креймер и тут же в присутствии начальника просил эту семью сообщить родным в Фельштине о том опасном положении, в котором он очутился, и просил их, чтобы они не остановились решительно ни перед какими средствами, чтобы спасти его. После этого начальник согласился оставить его в деревне до следующего утра. Но через некоторое время, приблизительно часа через два, милиционеры привели еще 16 евреев, спасавшихся из Проскурова.

Тогда начальник милиции заявил, что такую массу людей он не может оставить до утра у себя, и решил всех их, в том числе и Креймера, немедленно отправить в Проскуров. Их уже посадили на подводы, но в это время из Фельштина позвонили по телефону и знакомый начальник милиции настойчиво просил его за Креймера. Тогда вновь было решено оставить всех до утра в деревне. Вечером Креймеру удалось переговорить с одним местным евреем, который от имени его и еще 4 евреев вошел в переговоры с начальником милиции об отпуске их в Фельштин за определенную сумму. Была условлена сумма в 5 тыс. тыс. руб., которая была внесена. Благодаря этому, Креймеру и еще 4 евреям с семьями последних удалось на подводах уехать в Фельштин. Другие же евреи, не имевшие денег, чтобы уплатить по тысяче рублей, были препровождены обратно в Проскуров. В Фельштин Креймер прибыл в понедельник днем, а вечером туда прибыли гайдамаки. Он успел заблаговременно отправить своих родных в ближайшее село, а сам он спрятался в погреб, где провел всю ночь, а также и следующий день. Сквозь щели досок, которыми был прикрыт погреб, он наблюдал отдельные эпизоды происходившей резни, а также видел, как милиционеры, в особенности крестьяне, грабили товары из магазинов, а также имущество из домов.

Свидетель Шнейдер удостоверяет, что такие же телеграммы, какая была получена от Киверчука начальником милиции в Малиничах, были разосланы и по другим селам и деревням, и что благодаря этому многие евреи расстреляны на местах. Ему известно, что бежавшая из Фельштина еврейка Бровер с детьми была также препровождена для расстрела, но откупилась за большие деньги.

По словам того же свидетеля Шнейдера, будучи хорошо знаком с начальником почтово-телеграфной конторы, который вместе с тем заведовал местным информационным бюро, он в понедельник в 12 часов дня отправился к нему осведомиться о положении. При нем начальника вызвали из Проскурова по прямому проводу. Он оставался у аппарата около часа. Когда он вернулся, Шнейдер обратился к нему с вопросом: «Что же Вам сообщили из Проскурова?» Тот ответил, что гайдамаки пошли по всему проскуровскому уезду и, вероятно, будут и в Фельштине. На вопрос, что же будет в Фельштине, неужели повторение проскуровских ужасов, тот дал уклончивый ответ и на повторенные же вопросы ничего не ответил. Тогда Шнейдер стал с ним торопливо прощаться, чтобы сообщить о слышанном евреям. Когда он уходил, начальник ему сказал: «Заходите вечером». Но Шнейдер в сердцах ему ответил, что ему в такое время некогда ходить по гостям. Надо заметить, что вечером уже пришли гайдамаки, которые все равно не выпускали евреев из домов. Шнейдер провел ночь с понедельника на вторник и ночь на среду в погребе, где прятался, не зная, что резня к двум часам дня вовторник уже была окончена. Он вышел из погреба лишь утром в среду, но и тогда еще трупы в изобилии валялись на улицах. Он стал помогать раненым и с этой целью отправился в земскую больницу, там также находился начальник милиции, и Шнейдер был невольным свидетелем следующего разговора начальника милиции с губернским начальником из Каменца. Очевидно, на вопрос из Каменца о бывших в Фельштине событиях, начальник милиции докладывал: «В понедельник утром явились казаки, которые назвали себя гайдамаками. Атаман их обратился ко мне с предложением не мешать поступить с евреями так, как им заблагорассудится. И когда спросил, согласен ли я на это, я ему ответил: "У меня сил против вас нет, и я вам мешать не могу"».

Далее он сообщил о происходящей резне в местечке и указал, что число убитых около 500. «Перед тем, как покинуть местечко», — сообщил он, —тот же атаман сказал мне: «Не мешайте крестьянам сделать то, что сочтут нужным. Пусть заберут то, что жиды за долгое время высосали из народа».И крестьяне действительно приехали с подводами и забрали еврейское имущество.

В Фельштине собралось несколько сотен гайдамаков, очевидно, все те гайдамаки, которые были в Проскурове, так как весь 3-й Гайдамацкий полк состоял всего из нескольких сотен. Характерно, что некоторые из прибывших в Фельштин в понедельник вечером гайдамаков приходили в еврейские квартиры и просились на ночлег. Им не только предоставили ночлег, но обильно угостили ужином и сластями. Эти гайдамаки вели себя чинно и даже учтиво. Они уверяли, что прибыли в Фельштин без всяких злых намерений и что наследующий день уйдут обратно. Однако утром после сигнального рожка эти же гайдамаки резали тех самых евреев, которые их приютили.

Возник вопрос, как сопоставить фельштинскую резню с тем обещанием, которое, по словам Верхолы и других, Семосенко дал в воскресенье на заседании думы — отозвать гайдамаков из Фельштина. Фельштинские евреи уверяют, что Семосенко дал соответствующее телеграфное распоряжение, но что оно было скрыто начальником почтово-телеграфной конторы.Тут явное недоразумение. Между Фельштином и Проскуровым расстояние всего 25 верст, и гайдамаки, пришедшие в Фельштин в понедельник вечером, вышли, несомненно, из Проскурова в тот же день утром. Ясно, что от Семосенко требовалось не отозвать казаков из Фельштина, а просто их туда не посылать, но, возможно, что уже не во власти Семосенко было удержать их в Проскурове.

Надо помнить, что гайдамакам была обещана в Проскурове кровавая потеха над евреями в продолжение трех дней. Но опыт первого, субботнего дня, очевидно, превзошел ожидания самого Семосенко и Киверчука. Решено было поэтому в Проскурове резню приостановить. Но в то же время гайдамаки, отведав еврейской крови, разохотились и проявили волю к дальнейшей резне. Не так-то легко, по-видимому, было их остановить, вместе с тем и телеграммы, разосланные Киверчуком по уезду, о которых упоминается выше, взбудоражили весь уезд. С точки зрения Киверчука, после того, что произошло в уездном городе Проскурове, было бы несправедливо и, пожалуй, обидно для уезда оставить его совершенно без еврейской крови. Как бы то ни было, ногайдамаки получили возможность отправиться в уезд. При этом, надо думать,что им была предоставлена свобода действовать по их собственному усмотрению. От них зависело поступить так или иначе. Этим объясняется, что в м. Ярмолинцы, где также побывали большевики, они ограничились значительной суммой денег, которые местные евреи им вручили, выйдя из местечкаим навстречу, и [гайдамаки] резни не произвели. Но когда они пришли в Фельштин, то там они нашли уже готовое погромное настроение. Это погромное настроение создалось той охраной из Поричья, которую пригласил начальник милиции, а равно и самим этим начальником милиции, который, по всем данным, сочувствовал и содействовал погрому. Даже его 80-летний старик-отец во время резни, держа толстую доску в руках, добивал раненых евреев, что подтверждается несколькими свидетелями, видевшими это с чердака, на котором они прятались. Это погромное настроение поддерживалось и начальником почтово-телеграфной конторы, который обо всем был осведомлен, но ничего не сделал не только для предотвращения погрома, но даже для смягчения его, что в достаточной мере явствует из показания свидетеля Шнейдера. Под влиянием этого погромного настроения разгул гайдамацкой черни в Фелынтине был безудержен.

Фелыитинский погром продолжался несколько часов. Убитых оказалось 485 чел., а раненых — 180. Из числа раненых свыше ста чел. умерло от ран. Таким образом, убитых оказалось 600 чел., что составляет почти треть еврейского населения в местечке, насчитывающего всего около 1900 еврейскихжителей. Надо заметить, что в Проскурове гайдамаки, приняв в субботу присягу резать, но не грабить, честно выполняли святую присягу. Грабежи со стороны гайдамаков были там редки. Но от субботы до вторника, когда произошла фельштинская резня, прошло несколько дней, и за это время святость присяги, очевидно, выдохлась из сознания гайдамаков. В Фелынтине грабежи шли об руку с резней. Надо еще заметить, что в то время, как в Проскурове случаи изнасилования были единичны, — в Фелынтине их было слишком много. Большинствоиз зарезанных женщин предварительно изнасиловались. Но и многие из уцелевших подверглись той же участи. Зарегистрировано 12 случаев, когда несчастные женщины вынуждены были лечиться от последствий. Уходя после данного сигнального рожка, гайдамаки облили керосином и бензином пять лучших в местечке домов и подожгли.Так завершили эти воины свою работу на благо украинского отечества. Так закончилась эта проскурово-фельштинская кровавая вакханалия.

Замечания к докладу Гиллерсона о фельштинском погроме (Л. Бейзера из Фельштина)

Неверно, что евреи обратились к нач[альнику] милиции с просьбой усилить охрану. Последнюю он решился усилить, дабы в случае вторжения небольшого большевистского отряда оказать ему сопротивление. Он, также боялся поляков, с которыми у него враждебные отношения в связи спреследованием и арестом местного ксендза Грушевского. Сколько ни просили его местные евреи в лице представителей общины не усиливать охраны, комиссар не сходил со своей позиции. Членам общины осталось одно: считаться с совершившимся фактом и скрепя сердце обещать ему требуемую сумму денег. Что касается охраны из Проскурова, то и речи об этом не было. Напротив, члены общины, просили его телеграфировать в Проскуров, что в Фельштине спокойно и что он не нуждается в помощи, что он и обещал. Поречская охрана явилась не утром, а днем, в два часа пополудни. Комиссар, прибыв в понедельник на рассвете из Поречья, был целый день дома.

Гайдамаки, по-видимому, вышли из Проскурова в воскресенье, ибо фельштинский голова Вилавский сообщил Свинеру в ночь на понедельник, что из Проскурова вышли гайдамаки, направляясь в Фельштин. Они остановились в деревнях и вырезывали евреев. Так что является возможным, что распоряжение Семосенки было скрыто Басюком. Что касается ссылки на то, что не во власти Семосенки уже было удержать их в Проскурове, надо заметить, что погром в Фельштине произошел организованно, стройно. По данному сигналу [он] начался и прекратился, ослушания начальства не замечалось. Главную роль в удержании гайдамаков от резни в других местечках Проскуровского уезда играла местная власть. Она уверяла атамана, что у них нет большевиков и что еврейское население относится весьма благожелательно к петлюровской власти. Атаман согласился, и гайдамаки повиновались. Во время погрома в Проскурове Директория была довольно сильна, и в руках власти была дирижерская палочка. То же месяц спустя, когда у Петлюры осталосьвсего несколько уездов и армия его бежала, — при твердом нежелании власти устраивать погромов, их не было в нашем районе. Она и тогда могла удержать две организованные банды от грабежей и убийства так, что ссылка на невозможность удержать разошедшихся гайдамаков не имеет твердой опоры. Либо Семосенко, невзирая на обещание, их выслал в понедельник, либо Басюк скрыл его распоряжение.

Источники : Государственный архив Российской Федерации.

Документы : ГА РФ. Ф. Р-1318. Оп. 24. Д. 17. Л. 30-46. Копия.Там же. Ф. Р-1339. Оп. 1. Д. 443. Л. 4-21 об.; 80-86 об. Копия.Там же. Ф. Р-9538. Оп. 1. Д. 96. Л. 43-58 об. Копия.

Источник: http://www.proskurov.info/

Nike Air Force