К 100-летию Фриды Вигдоровой

Не дарите мне беду, словно сдачу,
Словно сдачу, словно гривенник стертый!

Я ведь все равно по мертвым не плачу –
Я ж не знаю, кто живой, а кто мертвый.

Уходят, уходят, уходят друзья –
Одни – в никуда, а другие – в князья...

Александр Галич, «Уходят друзья».
Написано на смерть Фриды Вигдоровой.

В 50–60 годы она была как «скорая помощь» на просторах Советского Союза. Там, где надо было помочь конкретным вмешательством в неправое дело, походатайствовать, обратиться в строго выбранные, со знанием дела, нужные инстанции, забить в колокола, нажать на всяческие винтики в бюрократической исполнительной и партийной машине, написать статьи, письма протеста со сбором подписей видных уважаемых личностей, обращения к властьдержащим, да и просто по-человечески обогреть, накормить, успокоить, проявить участие и сострадание, помочь своими небольшими деньгами, лекарствами – везде возникала Фрида Абрамовна Вигдорова. В те годы имя ее было на слуху, это сейчас оно основательно подзабыто... Что тут поделаешь? Жизнь так стремительно меняется...

Всякое проявление несправедливости вызывало в этой маленькой женщине отклик, заставляло бороться, дать отпор негодяям, постоять за другого. Чужие беды становились ее бедами, и в отстаивании правды она была твердой и настойчивой.
Забегая вперед в своем скромном повествовании о Фриде Вигдоровой, скажу, что от вселенских бед, проходивших через ее сердце, она сгорела уже в 50 лет. Сгорела от рака, вызванного, мне кажется, перенапряжением душевных сил.

Родилась педагог, писательница и журналистка Фрида Вигдорова 3 марта 1915 года в белорусском городе Орше, в семье учителя. В 1937 году окончила Московский педагогический институт, работала учителем русского языка и литературы сначала в Магнитогорске, затем в Москве. С 1938 года начала заниматься журналистикой, в 1948 году вышла ее первая повесть «Черниговка». Потом появились повести «Семейное счастье», «Любимая улица».

Все повести Фриды светлы и печальны, порой сентиментальны. Скажу с сожалением, что сейчас ее книги не востребованы. Ушло то послевоенное время, когда ее повести были заметны и нужны и когда ее яркие запоминающиеся статьи в «Комсомольской правде», «Известиях», «Литературной газете» – о судьбах людей, в отношении которых была допущена несправедливость, – становились моментально событиями в общественной жизни. При этом Вигдорова умело заботилась о «проходимости» статей, потому что важнее всего ей было именно напечатать статью, чтобы потом с помощью газеты выручить: подростка, отправленного в лагеря строгого режима, студентов, исключенных из института, заброшенных обитателей инвалидного дома, оклеветанную учительницу, стариков из тамбовской деревни, которым колхоз не дает соломы перекрыть крышу, и многих-многих других. Ей приходилось самой ходить по инстанциям, но она также заставляла сами центральные газеты и известных в стране людей хлопотать о ее подопечных. А среди них были простые и совсем не простые граждане.

Например, Надежда Яковлевна Мандельштам, которой Вигдорова помогла восстановить прописку в Москве. Кстати, кляну себя, что не смогла повидать эту великую женщину до ее смерти в 1979 году. Полученная ею однокомнатная квартира на Большой Черемушкинской ул. (взамен отобранной после ареста Осипа Эмильевича) была недалеко от дома Изабеллы Эммануиловны Якир, к которой я приезжала в конце 70-х годов.

Помогла Фрида Абрамовна и Ирине Емельяновой, осужденной вместе с матерью Ольгой Ивинской (музой Бориса Пастернака) в 1961 году и благодаря усилиям Вигдоровой досрочно освобожденной.

Еще пример. 23 октября 1956 года Вигдорова была в Центральном Доме литератора в Москве на обсуждении нашумевшего романа Дудинцева «Не хлебом единым» и записала знаменитую речь Константина Георгиевича Паустовского. Тем самым она сохранила для потомков документ гражданского мужества писателя, настоящего русского интеллигента, одного из немногих, уцелевших в сталинской мясорубке. Стенограмма этой речи широко распространилась в «самиздате». И сейчас, спустя полвека, текст поражает искренностью и презрением к губителям интеллигенции и к невежеству властьдержащих.

Сама Надежда Яковлевна Мандельштам написала о Фриде, что «борьба за чужую жизнь – ее образ жизни». Несправедливо обиженных «успокаивал и обнадеживал самый звук ее имени» – это слова Лидии Корнеевны Чуковской в ее, отчаянных от утраты друга, воспоминаниях «Памяти Фриды».

Чуковская привела пример борьбы Фриды Вигдоровой за имя простой тульской жительницы, которая преподавала музыку в музучилище. Донос негодяя и злорадство коллег довели учительницу до попытки самоубийства. Несчастная от отчаяния написала письмо Фриде Вигдоровой. Ну а Фрида кинулась на спасение судьбы незнакомого ей человека.

Помощь ее была всегда конкретной. Фрида поехала в Тулу. Явилась на заседание месткома училища. Воззвала к месткому: опомнитесь, вы же губите человека, свою коллегу... Нет, не одумались, травлю продолжили вплоть до выдачи позорной трудовой характеристики при увольнении. А это – пакость на прощание, чтобы учительница не смогла устроиться на другую работу.
Что сделала Фрида Вигдорова? Она увезла музыкантшу к себе домой в Москву, выхаживала ее как родную, так как боялась повторения попытки суицида. Написала статью в «Литературную газету». С помощью газеты добилась отмены убийственной трудовой характеристики и нашла ей работу в другом городе. Так была спасена ее подопечная.

И таких дел «скорой помощи», отмеченных сочетанием доброты и силы, уверенностью в своих действиях во спасение конкретного человека, у Фриды было много.

Так что не только известным громким участием в «деле» Иосифа Бродского славна короткая яркая жизнь Фриды Вигдоровой. Когда спасенный ею Бродский вернулся из места ссылки под чудным названием Коноша, Фриды уже не было полтора месяца в живых. И не она открыла ему дверь, и не она его накормила в Москве. Вместо нее это выпало сделать Лидии Корнеевне Чуковской.

Перед смертью Фрида повторяла: «Ну как там рыжий мальчик? Выпустили бы мальчика на волю!»
Это Фрида привлекла всякие разумные силы в стране к делу освобождения поэта. Создала целый конвейер обращений к правительству по пересмотру приговора опального ссыльного поэта. Сновала в хлопотах между Ленинградом и Москвой.

Да, судили «рыжего мальчика», который посмел называть себя Поэтом. Вполне в советских традициях судили Поэзию как таковую.

Уже задохнулась в висельной петле Марина. Поэт Марина Цветаева.

Уже погибли Гумилев и Мандельштам.

Уже сгинули Борис Корнилов, Павел Васильев, Даниил Хармс, Перец Маркиш, Лев Квитко.

Уже расправились с Тицианом Табидзе и Паоло Яшвили.

Правда, после XX съезда Коммунистической партии времена наступили вегетарианские. В конце концов, ведь просто сослали поэта, не убили же, как тех... Но в деле Бродского высветилось всегдашнее дремучее советское неуважение к Литературе вообще и к Поэзии в частности.

– Отвечайте, почему вы не работали?

– Я работал. Я писал стихи.

– Но это же не мешало вам трудиться?

– А я трудился. Я писал стихи.

– А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

– Никто... А кто причислил меня к роду человеческому?

– А вы учились этому?

– Чему?

– Чтоб быть поэтом. Не пытались кончить ВУЗ, где готовят, где учат.

– Я не думал... Что это дается образованием.

– А чем же, по-вашему?

– Я думаю, что это... (потерянно) от Бога.

– А что вы сделали полезного для родины?

– Я писал стихи. Это моя работа. Я убежден... Я верю: то, что я написал, сослужит людям службу, и не только сейчас, но и будущим поколениям.

– Значит, вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу?

– А почему вы говорите про стихи «так называемые»?

– Мы называем ваши стихи «так называемые» потому, – с гордостью отвечает судья Савельева, – что иного понятия о них у нас нет.

На Запад стенографический отчет Фриды о заседаниях суда над Иосифом Бродским ушел вскоре после суда, после обработки Фридой ее торопливых, ставших историческими, записей. Так Фрида привлекла вселенское внимание к судилищу над Поэтом. А в СССР весной 1964 года запись была распространена в несчетном количестве в виде самиздата. Стенограмма дала в руки защитников Бродского замечательное оружие борьбы против судебного преследования Поэта, направленного решением суда на ...психиатрическую экспертизу.

Я прочитала стенографический отчет Фриды о заседаниях суда уже в годы перестройки. Кажется, в журнале «Юность», где впервые в СССР был напечатан отчет. Хотите – верьте, хотите – нет, но когда я дошла при чтении Фридиной стенограммы до вопроса: «А кто это признал, что вы поэт?», завыла в голос. Они судили Поэзию!

Низкий поклон Фриде Абрамовне за гражданский ее подвиг в деле Иосифа Бродского! Душок антисемитизма, цинизм власти, долго тянувшей с освобождением Бродского из ссылки, гнилая атмосфера ненависти к интеллигенции, круговая порука среди гебешного руководства творческих союзов – вот с чем боролась маленькая храбрая женщина!

* * *
Лучше всех о Фриде Вигдоровой написала Лидия Корнеевна Чуковская:

«Да, Фрида была работником добра и всех вокруг делала своими – и добра! – сотрудниками. Ступив в поле ее излучения, каждый незаметно и естественно становился звеном в создаваемой ею цепи.

Сколько мы помним рукописей, которые превратились в книги благодаря ее редакторской работе, или ее рецензии, или ее добрым интригам внутри издательства.

Сколько мы знаем случаев, когда она выручала людей деньгами, хотя сама зарабатывала деньги трудом тяжелым и постоянным, и никаких денежных запасов у нее не было....
Сколько мы знаем больных, в чье выздоровление Фрида внесла свою долю заботы, устроив дежурства у этой постели и дежуря чаще всех, щедрее всех, легко, умело, точно, весело.
Сколько мы знаем людей, положенных жизнью на обе лопатки и поднявшихся благодаря ее энергии, ее заботе, выпрямившихся, нашедших для себя профессию, призвание, заработок, путь.

Сколько мы знаем людей, убереженных ею от одиночества. Сколько она сделала не для других – для меня. Сколько я помню ее целительных слов, прозвучавших издали, из телефонной трубки, или вблизи, при свете ее глаз: сколько я помню ее слов, необходимых, болеутоляющих, своевременных, как скорая помощь, написанных на почтовом листке Фридиным крупным, твердым и веселым почерком.

Сколько я помню ее поступков, совершенных для меня, без меня, потихоньку в мою защиту или в мое утешение. Сколько раз она стучала в мою дверь – и всегда этот стук означал, что явилась подмога, пришел совет, в дом вошла улыбка. Сколько я помню блага, подаренного мне Фридой, внедрившегося мне в душу так глубоко и прочно, что оно давно уже стало не памятью о Фридином даре, а мной самой.

...Уносят Фриду. Плечи опущены под тяжестью гроба и горя. У меня больше нет Фриды. Нет надежды, что темный лес, в который меня загнала жизнь, расступится, и я выйду на залитую солнцем поляну. – Прощай, моя скатерть-самобранка, мое наливное яблочко на серебряном блюдечке... Прощай!»