«Неортодоксальная». Память о Холокосте как средство манипуляции

Вчера на одном дыхании посмотрела новый сериал от Netflix – «Неортодоксальную». Фильм яркий и сильный. Может быть первый, приоткрывающий завесу и представляющий закрытое религиозное «харедимное» общество во всей «красе» – в фанатичной жестокости.

Много лет назад я работала в Иерусалиме в офисе религиозной школы. Ультрарелигиозной школы. Мальчики с длинными пейсами, в чулочках и длинных лапсердаках ходили по коридорам, а начальство злобно пофыркивало на наш дизайнерский отдел, который старательно пытался в +39 за бортом приоткрыть хоть какие-нибудь части тела, а именно, шейные косточки и локти.
Во второй год моей работы произошла трагедия – у одного из администраторов, было ему лет около тридцати,  погибла семилетняя дочь – попала под свой же школьный автобус.

Это было по-настоящему страшно. Мы не могли прийти в себя – погиб семилетний ребенок… А ее мать, а сам Цвики – папа девочки, как они теперь. Их жизнь остановилась!

И вот собирает нас по этому поводу! раввин – только, разумеется, женщин. Собирает на беседу. О чем говорят в таких случаях – конечно, о девочке, о жизни, о правилах дорожного движения, в конце концов.

Я часто прашивала своих друзей – как думаете, о чем мог говорить в такой страшный день раввин? Не догадался никто.

Внимание! Он говорил с нами о том, какой предупредительной и вежливой должна быть жена, когда муж приходит домой не в настроении. И как мужу нужно все прощать.
Старый рав почти час цветисто и с упоением развивал эту тему, даже не упомянув о погибшей девочке.

И если кто-то скажет, что фильм не правдив, или что все его герои слишком гротескны, вернитесь на абзац выше и перечитайте.

А теперь о том, что задевает.

Следом за религиозными обрядами, истрепанными душами, сплетнями, предрассудками и страхом, через все четыре долгих серии красной нитью зачем-то тянется память о погибших в Холокосте.

Одна из первых сцен – баби* плачет…
Вспоминает расстрелянную семью, сестер. Можно себе представить, что она делает это регулярно. Настоящее страдание глубоко спрятано, его так со стороны не увидишь. И эта сцена выглядит наигранной, не честной, фальшивой, и примитивно напрашивающейся на зрительскую слезу.

Дальше – озеро и Ванзейская конференция. С чего вдруг молодой человек, студент-музыкант мог решить пригласить девушку искупаться словами: «вон там дом, в нем принимались вот такие решения, а сейчас это просто озеро». Да, именно, это просто озеро. И это не тот случай, когда знанием того, что происходило на противоположном берегу можно человека успокоить или побудить к действию. Зачем Эсти это знать сейчас. Незачем. Не нужно ни для сюжета, ни для жизни, – только для придания моменту сентиментальной слезливости.

И наконец, самая отвратительная сцена. Четвертая серия.
Моше позарез нужно, чтобы Эсти вернулась назад в стаю. У него свой интерес; у него игровая зависимость, а ребе пообещал помочь погасить долги.
И в общину некогда покинувший ее Мойше вернулся не из религиозных побуждений, а потому что скрывался от тех, кому должен: совершенно очевидно, что использует жизнь в общине как прикрытие, как временное и глубоко презираемом убежище, от которого есть толк только тогда, когда можно получить денег.

Ребе это отлично понимает и использует Мойше, посылая за сбежавшей Эсти в Берлин.
Тот пойдет на все ради погашения долга.

Итак, о сцене отвратительной. Мойше находит Эсти, пытается запугать. Но он не наивный мальчик – он-то понимает: того стал на путь бегства из рабства, не остановишь и не испугаешь.

И что же говорит Мойше Эсти? Нет, он не говорит о страданиях мужа, который временно (пока  свекровь не вмешалась) раскаялся и очень хочет вернуть жену (муж – бесхарактерная тряпка, и его религиозность, кстати, вот тут совсем не при чем – среди светских таких не меньше).
А Эсти к мужу хоть немного, но привязана.

Мойше не говорит о баби, которая страдает без внучки, и чем он мог бы растопить ее решимость – Эсти всей душой любит баби, ей небезразличны ее переживания.

Но нет.

Мойше специально привозит Эсти на площадь, где шли убийства и пытается увещевать: ты будешь жить в этой страшной стране, где убивали твоих собратьев! Возвращайся назад, там безопаснее, и далее по тексту в том же духе…
Но тому, кто переживает личную драму, не до страданий всего народа, даже если ты впитал их с молоком матери.

Ничего лучше не придумал режиссер, чем эти пляски на еврейской трагедии.
И единственное, что приходит на ум – знаменитое классическое "Не верю!».

Все хорошо и правильно в этом фильме, а вот без упоминания трагедии Холокоста можно было бы и обойтись.

*Баби – так героиня называет свою бабушку.

Елена Заславская для сайта Ваада